Различение образа и фантома является фундаментальной проблемой Тринитарной эстетики, поскольку различение требует выработки новейших техник различения, которых сейчас нет.

Так как не всем ясна проблема, её надо сартикулировать. Дело в том, что образ и фантом схожи внешне – это изображение, то есть сумма пределов, поданных в эстетическом виде. Это первое. Второе – не у всех есть понимание, а зачем различать? Действительно, зачем разбираться в том, что ты видишь, если это красиво и мастерски сделано и если есть эстетические ощущения?

Начнём с того, что каждое изображение делает разные вызовы. Есть ли разница в том, что вам предлагают исследовать, додумать, или придумать? То есть, существенна ли разница в том, что через образ передаются знания или домыслы? Иначе говоря, стоит ли различать изображения, если они чувства могут вызывать одинаковые, а последствия иметь разные?

Рассмотрим поподробнее.

Образ есть результат собирания частей и обобщения. Механизм здесь прост. Каждая отобранная часть собирается в сумму, где рождается одно, включающее в себя всю сумму частей. Именно это одно и становится предметом мастерства – создать из частей образ, который вберёт в себя части, но не будет слепком ни одной из них. То есть рождается образ из реальности. Он не выдумывается, он собирается из многого и превращается в одно. Да образа нет в реальности, но он есть её собирание и перевоплощение.

Образ
Часть 1	Часть 2	Часть 3	Часть 4	Часть 5

Если так, что восприятие искусства является фактически изучением, раскрытием образа – разложением одного на многое, после чего станет понятен замысел, который образ несёт. Образ как цель создания произведения искусства требует показать, чтобы увидеть, а затем понять.

Фантом – это изображение выдуманного, придуманного, это чистый вымысел. По-русски, это призрак, то есть то, что существует только при зрачке, только как отражение во взгляде видений в голове.

Разбёрёмся сначала с придуманным, а потом с вымыслом.

Что значит выдуманное? – Это то, чего не было, нет и не будет: беспредметное, отвлечённое, существующее только в голове, как правило, заполненной хаосом образов и смыслов.

Возникает вопрос: а зачем тогда изображать выдуманное?

Первая версия – самовыражение автора, которому невмоготу держать у себя интеллектуально-образный хлам – его нужно куда-то девать. Как человек иногда наполняется переваренными или непереваренными продуктами и отвечает на позывы облегчиться хождением в интимное отхожее место, так и здесь – голова требует своего интимного испражнения. Так рождаются вымыслы, которые нужно нести не на выставки, а в интимные отхожие места. Показ же, тиражирование этих сочинений похожи на демонстрацию и тиражирование испражнений. То несомненное облегчение, которые этакое существо получает, глядя, как в его испражнения погрузились многие и теперь делят его с ним, должно вызвать не эстетические, а юридические вопросы.

Вторая причина – создание угрозы в случае ведения эстетической войны. Ведь если выдать испражнение головы за искусство, то можно направить интересы конкурента на упакованное и раскрашенное испражнение, после чего говорить об эстетическом вкусе будет бесполезно. Человек, питающийся испражнениями, может из гордыни не признаться в том, что он ими всю жизнь питался. При этом фантом как официальный обман, то есть создание того, чего нет, несомненно, формирует фантомную картину мира в голове у человека, что для практической жизни человека губительно. И самое интересное, что фантом приглашает человека разделить его участь – и на основе выдуманного создать своё выдуманное. Это называется у лукавых эстетиков сотворчеством, но в этом есть сомнения.

Поэтому рождается различение по задачам.

Продукт	Задача	Технический источник	Требования к воспринимающему	Исполнитель
Образ	Приблизить к реальности через изучение её проблем	Художественная работа	Исследовать	Художник
Фантом	Удалить о реальности, исказить реальность, обмануть потребителя, создать псевдореальность	Фантазия	Выдумывать	Изобретатель?

Как назвать того, кто создает фантомы, пока не знаем. Версия - изобретатель. Прежние заменители, вроде ремесленника, не годятся, потому что слова слишком достойные для определения этого. Получается, нам далее придётся рассмотреть правовые вопросы при оценке фантазии, производящих вымыслы и фантомы. Но это позже, попробуем разобрать несколько конкретных примеров.

2. Синдром Босха

Для анализа фантома возьмём произведение Иеронима Босха «Ад».

Над этим невозможно размышлять, невозможно думать. Можно только цокать языком и восхищаться сообразительностью Босха для эпатажа: рыба с повозкой, сатана – урод с мордой неказистой и прочая окровавленная живность.

Можно представить, что было у Босха с головой, которая трудилась над изобретением ужаса: вот сидит Босх с кистью и мучительно соображает: сатана в кресле – нет, не страшно, и морда у него смешная. Надо непременно что-то отрезать, что-то окровавить, например, уши, но чтобы никто ничего такого не подумал, проткнём их стрелой – символом любовного шока – путь помаются, поломают голову: а чего это амур прошил уши? А чтобы совсем было нормально – надо вставить между ушей нож, кинжалище. Вот вам отрезанные уши, проткнутые стрелой, с длинным лезвием посередине.

Думай что хочешь, что называется. Зачем нам эстетическое – давайте зашифрованный эпатаж, мы будем дешифровальщиками. Будем ходить и дешифровывать Босха. И цокать языком, приговаривая: надо же, отрезанные уши – как это оригинально, да еще проткнутые стрелой – ой как сильно и стильно! – ну конечно же, это прорыв! Это новое слово в искусстве! Почему не отрезанные пальцы? А может, лучше букетом – стручки из пальцев, носа, ушей, вытекающих глаз – чего же мелочиться? Веселее будет и ужаснее.

Попытка представить Босха этаким знатоком алхимии, масонской, розенкрейцеровской символики не выдерживает критики – это в таком случае не искусство, а шифровка для «своих». Но как известно, шифровка из другого жанра. Шифровка есть – искусства нет. Символ не создается – он наклеивается, увы, это не искусство – а в лучшем случае конспиративный дизайн или сляпанный коллаж.

Самый простой способ отличить искусство и неискусство известен: любому дилетанту изобрести похожее и возгласить, что это его самовыражение. Обратите внимание, в этом случае любая ваша каракуля, загогулина, неудача, неспособность, неумение объясняется тем, что это у вас свой стиль и свои тайные знаки. Например, дрогнула рука и мазнула зелёной краской по лицу главной физиономии изображения – это очаровательно! - воскликнут знатоки – никто еще не изображал зелёный лист на морде свиньи, это делает свинью исповедницей известной религии!

Босх как кустарь, которого вытащили влиятельные «любители» на божий свет, мозгами-то не блистал. А если человек не вышел мозгами, то вместо мозгов он включает воображение – сочинение другой реальности: действительно, если нет знаний, то нет и препятствий воображению! Но тут кроется много проблем: можно так надодумывать и навоображать, что самому сочинителю придётся нехорошо. Рыба, ползущая по суше – это не Христос ли, его ведь издревле изображали рыбой. Можно легко ошибиться. А гомункулы – это не те ли самые, что выводят тайных поклонников розы и креста в колбах?

Думать не надо. Надо впечатлиться и всерьёз рассматривать гомункулов и рыб, ползущих посуху.

Ну а музыкальные инструменты в Аду – это, конечно же, счастливая находка. Долго он искал, читал страшные книжки и изобрел «Музыкальный ад». Людей мучают при помощи музыкальных инструментов – это разве не стильно? Разве нет простора для дешифровки?

Но если окажется, что отрезанные уши всего лишь выдумка для эпатажа и никакого умствования тут нет? И мысли тоже нет? Что делать дешифровщикам?

Конечно, Босх никакого отношения не имеет к искусству и его истории, он имеет отношения к тайным сектам, которые преследовали совсем не эстетические цели, среди которых была первая задача – заморочить головы правоверным христианам, сокрушить их сознание, населить голову отрезанными ушами. Мы же не воспринимаем сканворды как произведения искусства, почему мы должны шифровальные потуги сектанта воспринимать как искусство?

Про сути, фантом есть соединение несоединимого. То, что не соединяется в природе, то вменяется друг другу. Разнородные явления в природе невозможны, нельзя скрестить пшено с рыбьей чешуёй, представив зерна вместо чешуи, а в фантоме можно. Это называется «раскрытие возможностей». Так ли это? Придумать возможности – значит их раскрыть? Не слишком ли велики претензии?

Понятно, что если создать фантом, то он просто будет сбивать с толку. Он будут привлекать только одним: вопросом: а что это там автор придумал, а что он имел в виду? Любое шоковое нагромождение будет вводить зрителя в состояние ступора, он не будет изучать, что изображено, а будут ломать голову, а что автор имел в виду. Представьте картинку, в которой человек пляшет с ножом в груди, а из раны сочиться молоко. Стильно? Привлекает, потому что шок и потому что непонятно: а почему, собственно, молоко? И вот зритель поражается не созданному образу, а придумке автора. И у него возникает рой мыслей, совершенно отвлечённых от картинки: а почему вытекает молоко, а не яичный желток, это было бы круче и идейнее – мужчина вырабатывает семя в виде яичного желтка, он так пропитан этим, что из него всё это сочится. Чем не аллегория озабоченного самца? Представляете, сколько чуши можно изобрести в отрыве от закономерностей.

То есть пренебрежение всеми законами природы, естества можно заложить в изобретение и положить на ноты, холст, бумагу. Ну и чего достигнем? Переворотов всего и вся? Что ж, и мы тоже пойдём по этому же пути. Нам кажется, памятник Босху в родном его городе Хертогенбосе слишком традиционный и примитивный – стоит себе обычный, фигуративный, с мольбертом и кистью в руках. Неоригинально. Не подобает так изображать художника-мистика. Не заслужил он такого к себе обращения – плоскостного, тривиального, без изюминки. Несомненно, его нужно, как минимум, поставить вниз головой. Мы думаем, что перевернутый на голову Босх привлёчет внимание многих зрителей и туристов. Они будут ходить вокруг памятника на голове и цокать языком, сочиняя замысел автора сего монумента. А ведь домыслить можно много интересного: он рисовал, стоя на голове, потому что получал много полезных ракурсов, которые потом отображались в картинках, или Босх был тайным язычником и черпал свои образы, становясь на голову, чтобы из-под земли ему доносились знаки и сочились образы. Есть и другая версия: Ад надо было как-то изобразить, а он же под землёй, именно поэтому надо было стоять на голове, чтобы адовы вибрации приходили в голову по прямой – из Ада в голову Босха. Согласитесь, у зрителей в случае переворачивания памятника Босха на голову появится гораздо более интересная и интенсивная духовная жизнь.

Фантом провоцирует и разрешает другой фантом. Круговая порука фантомности налицо. Если Босх обращается к христианским легендам об аде, то он разрешает себе фантазирование, потому что ранние христиане разрешили себе это тоже. Они назвали геенной огненной ад, тогда как геенна – это просто название иерусалимской свалки. Они взяли подземное царство благородного бога Аида из греческой языческой традиции, забыв, что царство мёртвых – это вечное царство теней. Именно царство, а не ужасное место мучений. Если сочинил один – почему не может продолжить другой? Если один из благородного царства Аида сделал место пыточных конвульсий, то почему другому не пополнить картинку? Если кто-то Джоконде пририсует усы, да чего там мелочиться! – надо ей пририсовать третье ухо – на макушке и третий глаз на лбу – она же загадочная, как ей без третьего глаза? – пусть носит! Правда, её тут же, по недоразумению, конечно, вынесут из Лувра глупые поклонники классического искусства и будут по глупости реставрировать обновлённый, более оригинальный, прорыв, но это об их ущербности говорит, об отсутствии фантазии – ведь третье ухо, усы и третий глаз, несомненно, обогащает «Джоконду» – всего стало больше, а образ стал ещё загадочнее! И потом Леонардо, как такой же приближенец к тем же сектам, конечно, требует мистических знаков – уж куда мистичнее, алхимичнее третьего глаза во лбу и третьего уха на макушке – без них алхимикам никак!

Босх, в отличие от Леонардо, простейший изобретатель, не имеющий отношения к искусству. Бедный Аахен, он прославился не только тем, что был первой столицей империи Карла Великого, но и семейным кормлением, а Брабант местом рождения больного сознания очарованного сектанта.

3. Прелесть вымысла. В плену катарсиса

Оппоненты нам говорят: что бы ни говорила теоретическая мысль, вымысел, фантазия – это настолько возвышает сознание и чувства, настолько оживляет, освежает, даёт импульс к развитию, что никакое образное строение с этим не сравниться. Один из оппонентов приводит в пример совершенно мелодию Майка Олфилда «Она идёт сквозь огонь». Разве не совершенно замечательные картины всплывают в сознании: прекрасная женщина в развевающимся платье идёт через огонь, преодолевая, разумеется, его. Сколько возвышенных чувств, сколько прекрасных ассоциаций, какой прекрасный символ, скрепленный музыкой композитора – разве это не дело фантазии автора! А если обратиться к чувствам слушателей – разве не это будит самые лучшие чувства восторга и преклонения перед силой духа и человеческой воли? Пройти сквозь огонь! Это красиво. Это торжественно.

Самое интересное, что эти аргументы обладают силой – разве возбужденный экстаз, переходящий в очистительную бурю катарсиса (очищение через душевный стресс) – не сама цель искусства, достигаемая только фантазией! Только фантазия с её метафорическими гиперболами, внезапными неожиданными картинами, может привести к катарсису.

Рассмотрим два момента. Этот аргумент, что искусство начинается тогда, когда человек его переживает, имеет место быть. Но он скользкий. Во-первых, начиная от обратного, если человек не переживает произведение – то это уже и не произведение? Мы об этом говорили ранее, сейчас напомним. То есть, если юноша воротиться от «Братьев Карамазовых» - то это уже не произведение, и если он в восторге от «Горячих перчиков» - то это уже то самое? Сомнительно. Это значит, что с восторгами надо будут разобраться отдельно – не всякий восторг - восторг, вызывающий уважение и требующий интереса. Есть примитивные убогие восторги, которые, скорее, вызовут смех, чем будут иметь смысл.

Во-вторых, восторг – явление сложное: восторг внешний выражается телодвижениями, но восторг умственный выражается только внутренним горением. То есть то, что не пляшет, не значит, что не горит.

Восторг, сила внутреннего включения от произведения может настичь нас спустя годы и годы после первого прочтения, просмотра, прослушивания. Это говорит о том, что «включает» не только и не столько фантазия, сколько и дешифровка смысла произведения (если оно есть).

В-третьих, катарсис еще с античных времен вызывает вопросы. А что это такое?

Надо сказать, что очищение через эмоциональный подъём (как только катарсис не толкуется!) требует дополнительного осмысления, как требует вообще осмысление сама задача поднять эмоции (не говоря уже о задаче их очистить).

Аристотель, как один из античных простаков в своей «Поэтике» выдвинул идею, но её не обосновал: а зачем поднимать, очищать и проч.? Аристотель явно чего-то не договаривал, поскольку даже наблюдение за картинкой требует ответа: поднял – а куда нести? Иначе говоря, поднятое требуется куда-то отнести. Об этом речи нет. Значит можно догадаться. Если в эстетике нет ответа, куда нести поднятые и очищенные эмоции, то ответ остается за каждом: значит направление эмоциям будет указано. Если человек что-то поднял, то ему точно захочется это куда-то унести и поделиться, а вот тут направление и может быть указано. Кем-то.

Вывод напрашивается тривиальный: теория катарсиса – первая попытка обосновать применение искусства в манипулятивных целях. Прельщение и плен с очень неясными задачами – вот, собственно, простая идея катарсиса.

А если этот так, то мы можем ответить на то, какова задача и у фантазии.

4. Системное происхождение образа

Образ, несомненно отвлечение. Но он строится по системным законам. Отвлечение строится по системным законам так же как и всё другое. Его нельзя придумать, его можно выявить и только потом изобразить.

Я однажды в детстве наблюдал за работой деда, причем не спрашивал, что он делает: было интересно угадать. Он из дерева сделал двухметровый шест, затем сделал плоский брусок и просверлил в нём восемь отверстий. Затем сделал восемь деревянных пальцев (или зубцов). Затем две планки и деревянные гвозди-соединения. У него получилось: шест, брусок с отверстиями, пальцы, планки. В чём состояло искусство деда затем? – В соединении частей, чтобы породить целое, жизнеспособное – грабли. И он сделал это. Что существенно? То, что будут грабли, я угадал на этапе просверливания отверстий, но интрига от этого не уменьшилась, я был в напряжении, чтобы узнать, а как он всё-таки добьётся соединения – это было чудо: из кусков дерева получить вещь, которой я буду работать.

Итак, грабли есть ответ на усложнение – на появление разрозненных частей. Сложение частей приводит к созданию новой, не имеющей места в природе, вещи. Это новый образ, новая реальность, но это именно реальность с жёсткими проявленными законами и именно это делает вещь навечно незаменимой и живой, даже если она приобретет иной вид – с металлической планкой и пальцами. Природа, Мировые законы не породила грабли, но они, грабли есть именно воплощение сил и возможностей этих законов, потому что они живут и воспроизводятся!

Грабли
Шест	Деревянные пальцы, зубцы	Брусок	Планки	Деревянные гвозди

Если продолжить системное порождение образа – то идёт по пути дальнейшего обобщения. Грабли берёт в руки мальчик, то есть я, встает на полосу валка и переворачивает траву для сушки под солнцем. Появляется образ грабельщика.

Образ грабельщика
Грабли	Мальчик	Валок травы	Переворачивание травы	Солнечный день

И так далее.

В искусстве логика действия, пусть отвлёченного, образа становится главным конституирующим образность. Только тогда возникает приникновение в авторский замысел и изучение его. То есть искусство стремится к достоверности, чтобы доказать замысел. Как только достоверность пропадает, так пропадает и замысел и желание вникать в произведение. Если же отбросить достоверность и сделать ставку на привлекательность, то, к примеру, Тургенева надо бы в романе «Отцов и дети» поправить. К примеру, в разгар спора о «принсипах» Павлу Петровичу нужно плюнуть в Базарова, а Базарову, не надо долго думать, а вынуть заготовленную рогатку вложить в кожух камень и парировать выстрелом из рогатки. Не правда ли, завлекательно. Только кто будут читать Тургенева после этого вопрос открытый. Фантом создан, но он никому не нужен.

У фантома короткая жизнь, как коротка жизнь у миража, который рассасывается когда рука вместо того, чтобы ощутить под рукой воду, сгребёт кипящий песок.

Можно, конечно, только поудивляться, как же просто отличить фантом и образ. Однако это не так. Практически каждое явление требует тщательного изучения. Причина есть и она очень весомая. Фантом рождается из неизвестного, из попытки его обмыслить. То есть неопределенное рождает неопредёленное. Но так как неопределённое есть, оно пока не доступно сознанию, то и фантом получает право на существование.

Это перовое.

Вторая причина более весомая. Если уровень сложности рождает уровень образности, то как быть с понятиями высокого уровня, но настолько обобщёнными, что создание образа становится проблемой. Изобразить сенокос как обобщенное действие многих составных одно, а как изобразить, обобщенное понятие, к примеру, счастье? Не счастливого человека – а счастье, как огромное обобщение огромного числа людей, испытавшего счастливое состояние. Ведь мириады счастливых состояний различны, но понятие одно. Так вот как изобразить счастье? Далее, как изобразить ужас? Не ужасное явление, а ужас? А истину, а силу, а ум, а Бога? А пустоту, а неопределённость, а распад? Вот где загвоздка. Отвлечённые категории реальны, но мера их отвлечённости и является проблемой. Что бы ты ни изобразил и ни подписал под изображением, всё будет ограничено. Эдвард Мунк изобразил кривую фигуру с перекошенным ртом на мосту и подписал «Ужас». Я лично никак не могу найти «свой» ужас в этом ужасе. Для меня гораздо ужаснее пирамида из черепов у Верещагина в «Апофеозе войны». Несомненная условность, думается, никто не составлял из черепов такие пирамиды, уж больно кощунственно выглядит, но абстрагирование имеет достоверность – и это ужасает.

А если взять культурные абстракции – то что с ними делать? Где образ и где фантом в религиозных и культурных традициях? Практически каждый требует научного подхода, иначе можно заблудиться.

На основании наших затруднении, оппоненты возразят: да что там, всё искусство сплошь фантомно: любой обобщённый образ, особенно из народного творчества фантомен. Фантом прячется за символом. Мол, это не фантом, это культурный код, культурный символ, я его обыгрываю. Нет сомнения, есть такая проблема, мы её рассмотрим ниже, но ясно, что оторванный от культуры символ тяготеет к фантомности. Достаточно вспомнить русские народные сказки, которые рассказываются как сказки, то есть как вымысел, несмотря на то, что это были волшебные сказовые тренинги-поучения – то есть тренинги волхвов.

Обратимся к картине Васнецова «Иван Царевич на Сером волке». Начнём с того, что посмотреть человека, скачущего на волке, идущего явно аллюром, не удавалось никому в истории человечества. При всей мощи волка, он не токмо двоих, одного не выдержит, и рухнет, подкашивая ноги. Если бы было иначе, волки давно бы заменили лошадей, и не только у северян, в силу универсальности и экономичности, поскольку они не только тебя носят, но ещё и роль собаки сыграют. И места меньше занимают. Внешне однозначный фантом. Но это в отрыве от культурного кода. В волшебных сказах Волк – символ природных сил, которые могут помочь тогда, когда всё бессильны. То есть это уже не волк, а гораздо большее. Но тогда это было понятное явление, а сейчас сказка.

Иначе говоря, когда понятны ограничения и условность обобщенности, то фантомность уходит.

5. Вымысел против Обобщения

Несомненно, что вымысел, фантизийность прячется за обобщение. Мол, обобщение придумывает свой мир – и мы тоже.

В чём проблема?

Начнём с определения. Обобщение – это перевод количества в качество. Если взять изобразительный аспект, то нужно ответить на вопрос: как образы частей перелить в образ целого?

Представим простой пример.

Есть человек. Образ человека понятен. К нему присовокупляется ещё один человек и начинает с первым беседу. Это уже не человек+человек, а собеседники. Совершенно иное качество. Как изобразить не двух говорящих, а собеседников? Собеседники – это не просто два человека, а человек+человек+беседа.

Получается обобщение. Но выраженное в слове не дает образа. Тогда где его взять? Разве не выдумать? Разве в этот момент не получает права вымысел? Разве получение нового качественного образа не требует воображения? И разве мы не получим выдуманное, вымышленное?

Вот суть спора. Знаменитая картина Перова с изображением трёх охотников («На привале») изображает ли собеседников или просто трёх говорящих, причём один из них говорит, двое нет? Доказать, что здесь возникает качество собеседников нельзя. Но можно точно сказать, что есть только три человека, а собеседников нет. Не наступает ли в этом момент право вымысла, право на абстрагирование – отвлечение от трёх фигур в пользу иного изображения?

Если получается право на абстрагирование, то фигура людей ставятся под вопрос, а выходит на первый план нечто иное – превращенное. Что? – Это уже должно выработать воображение. И воображение начинает работать, выдвигая на первый план не людей, а их общность в беседе. Но как? Вот воображение рисует нить, ведущую от человека к человеку. Тогда теряется натуральность – нить визуально не видна.

Тогда как изобразить связь? Дать обобщение, не сломав реальные формы – это мастерство художника, огромный труд. Но многие художники, не желая трудиться над изображением обобщения, обобщение просто сочиняют. Действительно, почему между людьми не прокинуть верёвку с узлами – оригинально и означает связь, да еще и с узлами совместных интересов. Но тогда верёвка – это смешной вымысел или серьёзное обобщение?

Понятно одно, что если изображения людей не будут вписаны в обобщение – хоть сколько верёвок нарисуй – это будет пустая нехудожественная фантазия, противная обобщению. Поэтому мастерство художника должно организовать воображение так, чтобы получить обобщение, а не фантом.

Обобщение – это превращение, объединение частей путем систематизации в одно. И результат – образ становится строением – Единства Многого в Одном.

Конечно, воображенец может воскликнуть, а чем вам не нравится веревка, которую держат люди в руках, чтобы это не было знаком собеседования? Хороший вопрос. Но у него есть ответ. Думается, всякий, кто посмотрит на такую картину, задаст вопрос, а что это за верёвка. Которую они держат? То есть знак может не обозначить! И тогда вместо двух человек появится два человека+ верёвка в руках. То есть фантомное решение не решает проблему обобщения, хотя и пытается его заменить, и даже отменить.

Проблема вымысла в том, что он не решает проблему изображения обобщения, а заменяет её на фантом, на призрак, не имеющий оснований.

Именно поэтому фантом как изобразительный эрзац противостоит образному обобщению, который переходит в Символ. Это крайне важно подчеркнуть, поскольку фантомные авторы пытаются представить свои «находки» именно в символическом ключе. Этого позволить нельзя в четком разделении фантомного и символического производства.