Если язык рассмотреть с позиции количества, это множество звуков. Но и это неточно. Звук – это уже развитое, то есть выделенное из шумового и вибрационного потока, множество. Звук – не начало языка. Тогда что начало?

Язык рождается из некоего множества оформившихся звуков, то есть звуков, достигших своей цели. Получается, что первично целевое, направленное действие звука. Но прагматическое начало действия в языкознании осмыслено ненаучно.

2. Неполноценность существующей лингвистической прагматики

Эклектизм современных лингвистов сказалась в отношении популярнейшей категории прагматики языка, которую лингвисты взяли извне, из философии. Неспособность выработать свой научный арсенал характеризует современную мировую лингвистику как ущербное явление.

Лингвисты не удосужились развернуть категорию даже там, где это было можно, остановившись на крайне утилитарной и обрывочной версии прагматики, пришедшей от Морриса в версии г. Арутюновой Н.Д.

Цитата. «Прагматика – ( .. ) область исследований в семиотике и языкознании, в которой изучается функционирование языковых знаков в Речи. (от Чарлза Морриса)… исследование отношения к знакам говорящих. (Лингвистический энциклопедический словарь, 1982 г. С 389)

Далее следуют совершенно чуждые, привнесённые категории: адресат, коммуникация, ситуация общения, перформативные высказывания – короче, околонаучные фантазии.

Что заботит нас в случае с прагматикой? Полное небрежение ею как научной и доктринальной дисциплиной. Взять из научной дисциплины то, что удобно, вырвав взятое из смыслового контекста, говорит о недобросовестности современной лингвистики. Прагматика никогда не была для неё самостоятельной наукой. Именно поэтому лингвисты не взяли оттуда ничего, а сами присочинили свои смыслы, прикрывшись Чарлзом Пирсом. Но даже у Пирса прагматика выступала как научная дисциплина с задачей оценки идей по результату их работы. То есть закладывалась экспертность прагматики в первую очередь. Моррис попросту отбросил Пирса, им прикрывшись, и выдумал свою версии прагматики, которая никак научно не вяжется с его интерпретацией.

Прагматика в лингвистике представлена как использование, то есть как вторичное явление, как производное состояние, как проявление – не более того. Между тем, понятие прагматики это как раз и не включает. Прагматика даёт понятие категориям Действия, то есть явлению самостоятельному, со своей логикой. Производности здесь нет. Получается, Моррис купировал понятие и предложил его лингвистам. Они не отказались, даже не задумавшись, а способен ли знак к самостоятельному действию? То есть они не стали долго задумываться над тем, какой груз они навязывают своему подопечному - языку.

Далее, совершенно очевидно, что такая версия прагматики не имеет отношения к предмету лингвистики – к языку, поскольку использование, применение относится к пользователю, к применяющему, то есть выходит за пределы предмета – языка. Некорректные лингвисты пытаются выйти за пределы своей компетенции, что и не даёт результата. Попытка скрыть неполноценность за облачным понятием «функционирование» не меняет положение вещей.

Между тем, Прагматика языка – это раздел лингвистики, изучающей Действие Языка и приведение Языка в Действие. Именно действия языка, а не говорящего, пишущего и проч. Прагматика рассматривает самостоятельную логику развёртывания языка через его действие. В этом случае появляются классические категории цели, средства, основания, что влечет за собой вопрос о праве на языковое действие. И только после этого можно говорить о говорящих, слушающих и прочее. Если не ввести прагматические параметры, то мы любого изводящего звук можем назвать говорящим, а слышащего - воспринимающим, а процесс между ними коммуникативным актом. Но мы прекрасно понимаем, что сотрясение воздуха и вибрация ушной перепонки никак не доказывают наличие языкового акта, поскольку он может стать не коммуникацией, а распадом, раздражением, привести к непониманию.

Иначе говоря, вольное обращение к прагматике привело современную лингвистику в тупик: они пришли к тому, что всё использованное в речи – коммуникация, общение. Однако если оглянуться вокруг и суммировать количество языковых дискоммуникаций, криминем, разобщений и непониманий – то их накопится гораздо больше. Что же с этим делать? Если цель языка не достигнута, был ли применён язык? Может быть, не язык, а что-то другое, его распадная версия, например? Можно ли говорить о применения языка, если применяется его распадный эрзац? Современная лингвистика вообще не понимает этой проблемы и не видит её.

Совершенно определенно, что современная лингвистика очень примитивно и ошибочно обратилась к прагматике, что и отразилось на результатах: одно ненаучное, подкреплённое другим ненаучным, получает ненаучное в квадрате.

Версия прагматики, озвученная Моррисом, должна подлежать выбраковке, как не имеющая отношения к Прагматике как научной дисциплине.

3. Выявление предметного эмбриона Языка. Власть Медийного Предела.

Итак, повторим фундаментальные моменты природы языка.

Природа предмета всегда определяется прагматической формулой: предмет есть то, какие проблемы он решает и какие задачи формирует.

Предмет есть то, чем он решает проблемы.

Предмет есть то, без чего он обходится (негативное определение).

Происхождение языка имеет простую природу – от проблемы преодоления медийности – пространства между субъектами. А возникновение субъектного множества поставило вопрос: или это многое обратится в хаос, либо в управляемое множество.

Язык в эмбриональном виде есть динамичный Речевой Предел.

На первом этапе проявление субъектности сталкивается с проявлением другой субъектности, порождая между собой предел, где должно быть соединение. Но соединение надо ещё получить. Почему оно должно взяться, если субъектность заинтересована в своих, а не общих результатах?

То есть на первом, речевом, этапе язык – это всегда разделение медийным пределом. Никогда язык не играл, не играет и не будет играть роль первичного объединителя. Только преодоление предельности создаст языковое явление. Но для этого следует преодолеть фундаментальное противоречие самого предела: то, что для одного одно, является другим для другого, то, что для одного – значит, для другого ничего не значит, из этого делается вывод, что первично фундаментальное противоречие Знака и Значения в Узле Сопредельности, что формирует не связь, а фундаментальный барьер, предполагающий первичную борьбу частных пределов за Знаковость и Значение этого предела, что порождает Общий Предел.

АНТАГОНИЗМ ПРЕДЕЛОВ

В узле сопредельности, из которого формировался затем язык, возникла фундаментальная проблема противоречия передачи и приёма, проблема, если говорить предметно, передаваемого знака и принимаемого значения.

Представим картину. Из леса друг на друга с копьями наперевес выбегают два воина и направляют друг против друга копья. Но они не знакомы и не знают, должны ли они калечить друг друга. Поэтому один из них, наиболее опытный, протягивает вертикальную ладонь вперёд. Это останавливающий жест, где ладонь – понятный знак предела и знак открытости и миролюбия. Возникает напряженная пауза, после чего происходит обмен другими знаками. Так возникает язык. Но что в языке происходит? Язык порождает своё внутреннее противоречие. Знака и Значения. Дело в том, что ладонь как знак открытости может быть хитростью более опытного, чтобы приблизиться и вонзить копьё в контрагента. Получается, знак может привести к совершенно другому результату и значение открытой ладони совсем другое. То есть знак может скрывать не одно значение, а множество. Причём одно значение для и от передачи, другое для приёма. Стоит только знаку обмануть – он сразу уничтожается и перестает работать. Никогда больше и никто не поверит в открытую ладонь, и напротив, при виде её поторопится распорядиться копьём первым. Поэтому борьба Языка за знак (З.) и за значение (Зн.) становится постоянной борьбой за свою нужность и статус.

Причиной развития языка является фундаментальное противоречие Знака и Значения.

Это значит, что знак требует усложнения, дополнительных доказательств, новых знаков, которые формируются в цепочку. К протянутой ладони для убедительности теперь нужны новые знаки, которые формирую предложение, а далее текст. К примеру, копье кладётся на землю, протягивается с груди священный амулет, и произносятся звуки имени. Это уже цепь доказательств мирных намерений, в которых знаки стягиваются друг с другом и уже не могут просто так обмануть. Если же диффамация знаков происходит, и мирные знаки оборачиваются убийством, то в дальнейшем требуются ещё более изощрённые доказательства.

В этом отношении можно только завидовать Соссюру, выдвинувшему идею жёсткой и однозначной привязки одного значения к одному знаку. Что же, иногда учёному нужно создать себе приятную атмосферу простоты, чтобы обеспечить себе популярность. Увы, только от этого наука страдает.

2.

Итак, в момент использования знаков сторонами, происходит разделение для соединения. Возникает эффект субъектности самого предела. Но именно этот предел и есть эмбрион языка и его субъектности.

Язык начинает развиваться от осознания своей субъектности.

Язык, разумеется, в лице его квалифицированных носителей, жрецов, в частности, осознает, что он не будет нужен, если он не станет субъектной силой, настаивающий на своих законах, а не на интересах сторон.

Разделение для соединения – вот что становится задачей Языка.

Язык начинает обретать власть, знаки начинают развиваться в сложные символы, брать власть над человеком. Борьба за власть Языком становится борьбой за свою предметную самостоятельность.

В этом отношении Жрецы, которые первыми начали осознавать значение самостоятельного Языка, Знака, Символа, впервые сделали Язык самостоятельной силой. Лишая возможности манипулировать символами массы, они лишали этой возможности и себя, поскольку пользование символами не давало им возможности пользоваться ими произвольно. Как только произвол совершался, Жрец становился вне закона и подвергался процедурам унижения.

3.

Животный мир сложил в своём родовом кругу эффективный язык. Между животными не было никакого сообщения, кроме сообщения о своей предельности. Сообщение о своей предельности происходило разными знаками, знаками разной природы.

1. Цветом (светом) – предел цвета

2. Запахом – предел запаха

3. Звуком – предел звука

4. Телом (вмятинами, положением, равными отпечатками) – предел тела

5. Вкусом – предел вкуса.

Почему человеческий язык стал развиваться? Скорее всего, оттого, что начал усложняться формат отношений знак-значение. И это усложнение меняло наполнение знаков. Если для того, чтобы призвать соплеменников спрятаться в пещеру при появлении грозовой тучи, достаточно было указующего знака в сторону тучи и рычания, изображающего гром, то после того, как грозовая туча однажды прошла мимо, вождю нужно было прибегать к более сложным доказательствам, потому что не всякая чёрная туча приносила дождь. Уже указующего перста и рычания недостаточно, необходимо разворачивать свою позицию в цепь дополнительных доказательств, которые становятся синтаксическими единицами, предложениями.

Требование мобильности начинает востребовать речевые знаки, они начинают пользоваться большим успехом, поскольку всегда с собой. Если цветок передаёт смысл, то где его взять зимой, если вкус передает смысл, то как его передать, если есть нечего? Ограниченность материальных, «животных» знаков привело к востребованию звукового Языка как такового.

4. Развитие предельности до трех частей и целого

Несмотря на то, что история языка - предмет Тринитарной Лингвогенетики, мы сделаем краткий логический экскурс.

Итак, Язык разворачивается с первичного предела – звуковой вибрации. Звук образовался из звукового потока, поскольку длительность звука ограничена в силу ограничений артикуляционного аппарата (ограничение объема воздуха и ротовой полости).

Появляется множество звуков. Разные звуки несли поначалу в себе и слово, и предложение, и текст.

Усложнение преодоления пределов требует усложнения знаков, и звуки начинают компоноваться в сложные звуковые знаки – слова, состоящие из нескольких звуков. Звук, объясняя другой звук, складывается в противоположность и новое качество - слово.

Предметный мир велик, появляется множество слов.

Поскольку проблемы увеличиваются, то увеличивается необходимость сложного их решения, что требует развёртывания доказательств, что предполагает предельность одного преодолевать приложением предельного другого – что востребует синтаксическую единицу, предложение.

Поскольку проблем огромное количество, количество предложений огромно, что предполагает предельность одного предложения преодолеть предельностью другого, формируя текст.

Поскольку огромное количество предложений не ограничено (в отличие от звуков и слов, количество предложений не ограничено), предложения ограничиваются, чтобы свою предельность не отпустить в дурную бесконечность, сводят начало и конец, образуя синтаксический период с логически завершенным смыслом, который определяется как текст, в котором соединяется в целом виде и звуки, и слова, и предложения.

Итак, мы получаем исторически развёрнутое Целое, состоящее из трёх составных частей: 1. звука 2. слова 3. предложения – в целом: 4. текста, причём феномен в том, что каждая предыдущая часть противостоит последующей, поскольку теряет свою природу, но в конечном итоге обретает и утверждает себя именно в целом – в Тексте. Действительно, Текст явление уже не лингвистическое – а литературное, научное, публицистическое и проч.

Поэтому судить о языке по частям ненаучно. Нельзя судить о языке по частям, более того, нельзя говорить о принадлежности языка без линговогенетической экспертизы, которая может сделать вывод о главном: если язык снимает своими ресурсами свои предельности, значит он приобретает статус Языка. Если же явление не может выйти из своего хаотического множества предельностей, то это признак Наречия (речевого состояния), то есть количественного речевого множества, не перешедшего в качество Языка. Наречие, речь – только количественное начало, а Язык – именно логика и техника снятия внутренних противоречий этой Речи, без чего создание целого просто невозможно.

Это значит, чтобы проверить язык на состоятельность и доказать, что он уже не Наречие, а именно Язык (Целое), нужно обязать его пройти во всех частях путь от хаотического множества эмбриональных пределов и восстановиться в Целом. И тогда станет понятно, что о Языке нужно судить только по Качеству Целого, а не по околозаборным прихватам старушек деревень Мюнц или Хованка.

Поэтому чтобы получить статус Языка, каждой Лингвистической Претензии в мире придется самостоятельно создать фундаментальное обоснование преодоления внутренней предельности своих Наречий – то есть пройти путь до уровня Языка, показав, как их Наречие переходит в Язык в течение хотя бы трёх тысяч лет (диахронически), и дать развёрнутое системное Преодоление Наречия (в синхроне).

Если доказательства нет, то мы получаем статус Лингвистической Претензии, не более, с эмбриональным Наречным статусом.

Если окажется, что Претензия шла по пути банального заимствования, то она получает статус Лингвистической Вторичности - со всеми вытекающими.

Таким образом, мы получим настоящее прагматическое доказательство существования Языка и Языков.

По нашим подсчётам с этим справится только три мировых языка. Остальным чёстно придётся признать свой Наречный или Вторичный статус. Это тоже неплохо. Зато честно.