Глава 7. Конспиративный аспект языка, или почему речь используются как средство конспирации

1.

Среди множества определений языка есть наиболее устойчивое и распространенное - язык есть средство общения между людьми. Помимо этого определения есть другие, определяющие язык через мышление, через прагматику цели, через многое другое. Но от коммуникативной функции (функции общения) языка теоретики языка отказываются редко.

Исходя из этого, Язык и Речь предстают эталонами общения, поскольку любой в нём изъян будет ставить ключевое определение под сомнение. А так как во всех определениях языка доминирует изначальная любовь к языку, чуть ли не благоговение перед ним и упускается из виду сумма негативных функций языка, то не вызывает сомнение неполноценный подход к Языку. Например, кто из современных людей, погруженных в атмосферу тотального взаимного непонимания, обмана всерьез воспримет это убаюкивающее академическое определение? Разве не видно, что Язык, по крайней мере, его части, используется и для разобщения людей? Это показывает использование языка в конспиративных целях.

Любое определение языка любых школ нам кажется безусловно бедным в силу того, что остаётся за бортом внимания значительное количество негативных предметных свойств языка, подлежащих скрупулезному изучению и - нейтрализации.

2.

В чем состоят конспиративные свойства языка?

Проделайте опыт. Возьмите десяток небольших предметов, разложите их на столике, накиньте ткань и пригласите кого-нибудь поучаствовать в опыте. Дайте задание - назвать предметы, лежащие на столе. После того как попытка будет сделана, посчитайте процент угаданных предметов.

Можно сказать точно: процент будет мал.

Так вот, язык может выполнять ту же роль, что выполняет в опыте ткань, - то есть сокрытия истинного содержания вещей и понятий. И этим конспиративным качеством пользуются манипуляторы Языка, пользующиеся предметной неполноценностью языка. Например, опираясь на очевидный конспиративный компонент в Языке, можно выдать его за главное свойство Языка и вполне благополучно на этом строить самую вольную герменевтику, прибегая к произвольным интерпретациям и «открытиям».

Общеизвестна фраза: «Язык человеку нужен для того, чтобы скрывать истину». Её очень любил Фрейд, любят сайентологи, занимаясь разнообразными «дешифровками» людей. Наша задача с этим не согласиться и вернуть язык к исконному своему назначению - быть носителем Знания в виде Значения.

3.

Возникает вопрос, почему язык позволяет себя использовать для разрушения и конспирации? Почему он терпит процесс дискредитации его основной положительной функции - быть Носителем Знаний?

Первая причина заключается в сложной структуре строительной, «молекулярной» основы языка - Слова.

Что мы имеем на первом уровне?

Мы имеем ряд знаков. Знаки «корова», «цикл», «тринитаризм» - есть, но содержание их может быть в разные периоды жизни человека ему неизвестно. Можно ли назвать их словами? Нет. Только - знаками.

Затем подводятся под знаки значения - формальные, то есть официально закрепленные или сложившиеся на практике представления о знаке, которые попадают в словари. Именно на этом этапе лингвисты заканчивают свои работы. Что им дали в виде значений - то они и взяли. Но здесь ли должна заканчиваться работа лингвиста? Ведь значения могут быть ложны или навязаны политически! Кто их будет проверять на соответствие со Знанием, ведь Значение всего лишь микронный конспект Знания? Словарная недостаточность словарей сегодня общеизвестна: слово, для развёртывания значения которого нужен трактат, умещается в словаре в пяти строках, а если учесть, что даже трактаты раскрывают значения в конкурентном режиме, то и трактатов не хватает: например, трактат Герберта Спенсера «Справедливость» не исчерпывает полного значения слова «справедливость», а в рамках тринитарной школы даже противоречит озвученному понятию.

И наконец, самое главное. Неужели обозначаемый предмет не имеет отношения к знаку и значению? Кто определяет и значение, и знак слова: тот, кто просто использует слово и значение, без учета требований Предмета, или сам Предмет участвует в формировании значения и знака?

Очевидно, что знак без соответствия со значением и обозначаемым предметом - всего лишь лингвистический фантом, который можно произвольно использовать. Как? Достаточно просто. Стоит только «отслоить» Знак и формальное Значение от Предмета Обозначения и можно знаки коверкать как угодно.

Происходит неуправляемая реакция «расщепленного ядра» Слова.

Это выглядит так.

Если обозначаемый предмет перестает контролировать Знаки, то любой носитель Знаков может их употреблять произвольно, используя презумпцию невиновности мнения, суть которого в использованности обеспредмеченных знаков. О каком общении можно говорить в случае, если попирается предметная реальность? Заговор немых – при любом количестве используемых слов.

4.

Несомненно, что конспиративные свойства языка существуют, но если они не введены в научный оборот и не стали внутриязыковой криптологической дисциплиной, то они так и будут разрушать язык дальше. Главная причина конспиративного свойства языка – в неспособности современного языкознания разрешить фундаментальное противоречие Языка и Речи как Целого и Части, как Системы и её проявления, использования, прагматики. Если общение – ключевое, то любое извержение звуков и знаков явление безусловное и положительное.

Но так ли это? Тогда, к примеру, понятие качество речи, плохой речи оказывается вне закона?

Язык - это сосредоточенные в Знаках Предметные Знания. Язык соответствует всему объему Знаний. Но Язык передается в частной Речи. Речь - это тоже способ передачи Знания, но очень малой части. Возникает проблема: как огромный объём даже самого примитивного знания передать в виде дискретного (расчлененного) потока знаков? Речь по определению не может «унести» весь объём Знаний. Каждый, наверное, сталкивался с ситуацией «хочу сказать, но не могу» или «могу сказать, но не хватит времени». Это как раз касается противоречия Знания и Речи. А если касаться сути дела, то фактически каждое понятие разворачивается только на уровне трактата. Иначе говоря, Речь, представляя Знания, не может выразить весь их объем. Значит Знания могут быть дискредитированы Речью? Они, Знания, вроде бы есть, но одновременно их вроде бы и нет! Так Речь дискредитирует Язык. Значит, если Речь остается в «порванном» виде, то, неся Знания, она их не доносит? Получается, конспиративность возникает «естественным путем» - в силу недоношенности Речи.

Именно этот недостаток Речи успешно используется в конспиративных целях. Используя слова без содержания, можно манипулировать массовым и частным сознанием: на предметный мир накидывается словесная ткань, чтобы не было видно, что под ней.

Второй этап конспиративного манипулирования - называние вещей под тканью по своему конспиративному умыслу и произволу. Вы же не сможете оспорить наименование предметов, поскольку вы не знаете, что именно лежит под тканью! И тогда входит в силу конспиративный лозунг тайных сил - не важно, что перед нами, важно, как это назвать.

Так Язык приходит к конспиративной дискредитации себя.

5.

Вопрос, кому это нужно? - Тому, кто скрывает истинное положение вещей от тех, от кого скрывают истинное положение вещей. Назовите агрессию против России, например, перестройкой - и вы можете спокойно заниматься «под ковром» своим разрушительным делом. Назовите отнятие наработанной народом собственности приватизацией - и можно миллионы людей легально, «законно» оставить ни с чем. И язык покрывает этот произвол! Юридически претензий предъявить невозможно. Разве не проявляется в этом не сила слова, а как слабость – становясь формой и юридической конспирации?

Цитата. «Под красивыми словами о «возрождении России», о «строительстве нового мира», о «светлом будущем» … (у так называемых демократов) … нужно понимать разложение … деградацию общества и разрушение государства. (Хатюшин В. О …. демократии // МГ. 1994. № 9. С.151).

Предварительный вывод. Не рассматривая конспиративный аспект языка, современное официальное языкознание является ущербным и ненаучным.

6. Выбраковка описательного метода языка

Конспиративные свойства языка делают очень уязвимым так называемый описательный метод языкознания: что можно описать при наличии большой части крытого?

Не очень добросовестные, но очень осторожные лингвисты отличаются чрезмерной скромностью. К примеру, они постоянно намекают на ограниченность их методов в получении знания, в гипотетичности их находок. Эти реверансы почему-то говорят о скромности, а не о научной несостоятельности. Почему-то скромность считается большей добродетелью, нежели научная результативность. Почему-то брать бюджетные деньги и скромничать без результатов – занятие более приличное, чем работать на результат, за который должны нести ответственность.

Эта скромность проявляется в озвученных методах работы. Любимый метод скромных лингвистов – описательный. Идея метода проста: мы не можем заглянуть внутрь предмета, мы может его только описать. Вот именно только описание и даёт точность и является делом добросовестным.

Спрятаться за метод – простой уход от ответственности: мол, что делать, мы работаем в рамках теории, а она вот такая. Кантианская формула невозможности раскрыть «вещь-в-себе» становится основой описательного языкознания.

Описание, разумеется, никто не отменял в любом научном предварительном процессе. Но предварительность потребителю не нужна. Это дело сугубо внутреннее. Поэтому наука для поднятия своего престижа вообще не заинтересована в предварительных результатах, поскольку в работу идут конечные результаты. Наука характеризуется именно конечными, а не предварительными результатами.

Предварительность вообще не имеет научного статуса.

Как этап предварительные методы необходимы, но представлять их как конечный научный результат – как научный метод - неприемлемо.

Описательность чревата важным тормозящим эффектом. Если мы признаем описательный метод за научный, то и предварительность должны принять как научный результат. Это подмена бьёт по престижу науки, поскольку предварительный результат объявляется конечным. Так и возникает тормозящий эффект: зачем следовать дальше, если достаточно предварительности, которая к тому же оплачена и возвеличена ВАКом?

Самое интересное другое. Что описание трактуется как самый объективный метод, поскольку нет никакого заказа.

Это категорически неприемлемо и вот почему.

Обратимся, к фактам. Разговариваю с доктором наук, зав-зав всего, что можно придумать. Она описывает факты детской речи и получает описание нецензурных выражений в детской среде. Это описание они приносят и говорят: смотрите, объективные факты: дети матерятся!

- И что? – спрашиваю.

- Ну вот так. – Говорит. – Падает культура.

- Это видят всё. Дальше что? Ваши – лингвистические - действия? Если идёт уродование языка – вашего подопечного – каковы ваши действия?

Происходит гордое пожимание профессорских плеч – мол, это уже не наш вопрос, наш вопрос увидеть и сказать.

Есть ещё более уродливые явление. В одном провинциальном институте другая моя собеседница, тоже обременённый регалиями профессор, со страстью рассказывала, как она сейчас составляет словарь молодёжного сленга, прочитав несколько статей которого, я улыбнулся:

- А вы уверены, что слово «тёлка» в обозначении молодой девушки должна попасть в словарь?

- А как же, ведь так говорит молодёжь!!

- И мы должны это закреплять в словаре? Ведь словарь – это узаконивание слов и значений.

Она нахмурилась.

- Вы знаете, наша задача – описать явление, его зафиксировать, а что общество будет с этим делать – это не наш вопрос (выделено мною – С.Н.М.)!

- То есть судьба языка – это не вопрос профессиональных лингвистов?

Профессору не понравился ход нашего разговора, она стала быстро передавать привет общим знакомым. То есть два профессора – причем женщины – участвуют в разрушении не только социума, но и их подопечного – Языка, узаконивая фактически языковой шлак, место которого давно у еж определено

Получается, если этот метод принять, то мы будем кормить штатных наблюдателей за тем, что мы и сами и так можем увидеть и услышать. Поэтому статус метода нужно привести к имманентному состоянию – обыкновенного приёма.

Описательный метод нивелируется до технического приёма. Не более того.

Самое главное же состоит в том, что описательный метод признает бессилие лингвистики перед конспиративностью языка, поскольку именно в этом заключается причина отказа от проникновения в суть, а значит признание ограниченного подхода – описательного – единственно возможным и окончательным.

Тринитарная школа категорически не приемлет признания языка кантовской конспиративной вещью-в-себе, а описательный метод, как вытекающий из него, научным.