|
|
Скобло-Соколов И.Л.
Дорожная
Рассказ
На лобовом стекле КамАЗа мерно щелкали дворники. Вода струилась ручейками, смывая пыль двадцатикилометрового марша. Дождь усиливался, и подфарники вылавливали из темноты его серебряные нити. Осенняя дорога мгновенно превратилась в липкое сметанообразное месиво. Тяжелый грузовик урчал, утопал в нем едва ли не по самые оси, оставляя за собой глубокие колеи, которые тут же заплывали блестящей коричневой жижей.
БМП впереди задала чуть вправо, и Шлыков автоматически сделал то же самое. Глаза резанул яркий свет фар головной машины встречной колонны. Оказывается, еще каким-то сорвиголовам не спится этой ночью.
Привалившись к двери кабины, как ребенок спал лейтенант. В Ханкале его просто распирало от гордости, когда командир назначил его старшим над пятью машинами центра колонны, но две бессонные ночи дали о себе знать — едва прошли Мескер-Юрт и сон забрал его в свое безмятежное царство. Шлыкова и самого уже тянуло на минутку прикрыть уставшие глаза, только на минутку поддаться сладкой монотонной песне дворников под аккомпанемент двигателя и капель дождя. Но, слава Богу, не первый год за рулем, он знал коварство этой минутки и гнал от себя сон. Шлыкову уже казалось, что он едет вот так всю свою жизнь, и больше ничего и никого нет, только он и эта бесконечная дорога. Да так оно, по сути, и есть...
Тусклый свет вырвал на секунду из мрака православный крест на повороте дороги, уже второй от Мескер-Юрта. Значит, скоро будем на месте. А может, и не будем. Может быть, этой ночью оборвутся, закончатся все тридцать лет жизни.
Может быть ему, старшему сержанту Шлыкову, или мирно спящему лейтенанту, или тем пацанам из сопровождения уготовано стать еще одним таким вот крестом.
Мрачные мысли запустили по спине мурашки.
Нет, это не страх, двум смертям ведь все равно не бывать; это усталость, это желание хоть раз нормально по человечески выспаться, это кошки, скребущиеся в душе непонятные дикие безжалостные кошки.
Дождь заволок все вокруг, казалось, от его холодных острых струй нет спасения. Казалось, они пробивают насквозь кабину и затекают внутрь, забираются под одежду, под кожу, холодом обжигая все существо.
Шлыкову вдруг показалось, что это предел, что он больше не в силах это вытерпеть. Ему вдруг захотелось проснуться от этого кошмара, проснуться дома в теплой пастели. Дыхание перехватило, ком подступил к горлу, глаза заволокла горькая пелена. Руки все сильнее сжимали руль, из горла вырвался сдавленный и протяжный хриплый вой...
Не стало ни дороги, ни БМП впереди, ни дождя, ни этой непроглядной тьмы. Шлыков оказался дома. Он перенесся на три месяца назад. Он снова переживал разговор, оборвавший его гражданскую жизнь...
— ...Ты, что не понял меня?
— Дорогая, любимая, ты знаешь: твое желание для меня — закон, твоя просьба для меня как приказ, но твое требование для меня — неприятный звук и только.
— Я жду.
— Ну ладно тебе дуться из-за пустяка. Иди ко мне.
— Отстань. Я тебе все сказала.
— Ну.
— Я сейчас действительно обижусь, и тебе будет хуже.
— Только не надо угроз, это смешно.
— Да, очень смешно.
— Ну на самом деле, дорогая, я же люблю тебя, а ты норовишь все решить с позиции силы. Какие тут могут быть угрозы?
— Так что "да" или "нет"?
— Нет.
Дверь хлопнула так, что стекла в серванте задрожали. Удивительно, такая хрупкая женщина, а столько шума. Он долго терпел разногласия с Наташей, но только сегодня не сдержался. То ли подошел к концу предел терпения, то ли сказывается волнение от предстоящего. Он уже не мальчик и "на юга" сделал не одну ходку, но каждый раз волновался и нервничал. Наташа еще не знала, что три дня назад Федор Шлыков написал рапорт, рапорт на войну. С деньгами было туго уже месяца полтора и с работой на "гражданке" постоянно не везло. Ему надоело шоферить на своей старенькой "шестерке", город будто не принимал его. В глубине души Шлыков давно понимал, что заработает он только там, в Чечне, но как оставить родное любимое существо. Наташа — это все, что у него было, все, что связывало его с этой жизнью. Он так и не сказал ей, что, наконец, решился снова ехать воевать, а вот теперь она ушла. Может и к лучшему...
Тревожное забытье прервала икона Спаса на лобовом стекле. Мутный взгляд упал на лик Христа, и Шлыков вернулся в современную реальность. Снова дорога, снова гул двигателей... и дождь. Рука машинально выполнила три крестных знамения. Стало спокойнее, боль понемногу отпускала.
Сколько же километров чеченской грязи остались позади? Шали, Дарго, Энгиной... Джалкинский лес до сих пор напоминает о себе шрамами на лице.
Еще до Чечни был Таджикистан, было Приднестровье. Воину всегда есть занятие.
А может пора, наконец, остановиться, бросить эти бесконечные поездки, осесть, завести нормальную семью, найти нормальную работу? Тяжело иногда быть вечно одному, хочется тепла и уюта. Но для всех кто там, в мирной жизни, он волк, пес войны. Они "его сюда не посылали".
Здесь же, на войне, порой кажется лучше, чем там. Здесь люди... честнее что ли, отношения искреннее — если друг, то до гроба, если враг, то он должен быть убит. А Земля-матушка, она всех примет, на то она и мать.
На все воля Создателя и неисповедимы пути Его. Можно и со стула упасть насмерть.
Шлыков нащупал рукой цепочку на шее, на ней маленький серебряный крестик — подарок Наташкин на день рождения. Дождь стих, начало проясняться.
Где-то на Востоке робко забрезжили первые еще холодные лучи рассвета. Дождь вовсе прекратился. Ему на смену пришло мутное молочное марево, растекшееся по всем маломальским низинкам. Вот и дома шалинской окраины. Пришли!
Скобло-Соколов И.Л. Дорожная // «Академия Тринитаризма», М.,Эл № 77-6567, публ.10470, 12.06.2003
[Обсуждение на форуме «Публицистика»]
Дорожная
Рассказ
Скобло-Соколов И.Л. Дорожная // «Академия Тринитаризма», М.,
 |