Напечатать документ Послать нам письмо Сохранить документ Форумы сайта Вернуться к предыдущей
АКАДЕМИЯ ТРИНИТАРИЗМА На главную страницу
Дискуссии - Религия

Игорь Лысенко
Больной вопрос христианского богословия

Oб авторе

Проблема вечной гибели и вечного ада –

самая мучительная из проблем, которые могут

возникнуть перед человеческим сознанием

Н.А. Бердяев, «Самопознание» [1, с.303].


Вечное осуждение одного человека

является бесконечно большим злом во вселенной,

чем ниспровержение тысячи миллионов царств

Д. Юм. «О бессмертии души» [2, с.367].


Не многие учения на протяжении череды веков

будоражили человеческое сознание сильнее,

чем традиционная концепция ада, в котором в течение

всей вечности мучаются души и тела грешников…

В конечном итоге любая доктрина ада должна

пройти нравственный тест со стороны человеческой

совести, а учение о буквальных нескончаемых мучениях

такую проверку пройти не в состоянии.

С. Баккиоки. «Бессмертие или воскресение»


 

Доктринальные системы большинства христианских церквей, конфессий, деноминаций включают в себя учение о том, что людей, которых Бог в результате последнего Суда оценит, как нераскаявшихся грешников, ждут вечные мучения в аду.

Процитируем по этому поводу достаточно большой, но очень показательный в рассматриваемом отношении, отрывок из книги К. Ламонта «Иллюзия бессмертия»: «Католическое учение и практика так подчеркивали значение ада и чистилища, что едва ли можно было ожидать, что массы людей будут особенно сильно жаждать бессмертия. По-видимому, прилагались все усилия для того, чтобы постоянно вколачивать в умы людей идеи о страшных наказаниях, ожидающих их, как только они умрут. С целью помочь укреплению подобных представлений путем процесса ассоциации сама смерть изображалась в наиболее страшном виде. Отталкивающие эмблемы смерти бросались в глаза повсюду — в церквах и монастырях, на мостах и дорогах, на резьбе столов и стульев, на шторах комнат, на кольцах и на молитвенниках. Художники создавали одну за другой ужасные картины, изображавшие «пляски смерти», на которых смерть была представлена в виде уродливого скелета, ведущего свои жертвы к безвременному концу. Смерть играет на скрипке во время свадеб, бьет в барабан во время сражения; нависает тенью над ученым, скульптором, художником; склоняется над новорожденным ребенком в его колыбели. В результате, как говорит У. И. X. Леки, “ужасы смерти стали на века кошмарами воображения” (Lесkу W.Е. History of European Morals. Appleton, 1927, vol. I, p. 211). Святой Франциск Ассизский явно шел не в ногу с временем, когда мистически говорил о “сестре-смерти”.

Даже Данте отвел большую часть своей великолепной «Божественной комедии» и посвятил свой гений в основном описанию различных вызывающих ужас сторон нижних областей потустороннего мира. Но чем более художественным было его живое изображение ада и чистилища, тем более эффективно оно наполняло умы своих читателей мрачными предчувствиями относительно другой жизни. Рай Данте был гораздо менее убедителен, чем другие изображенные им вещи, и по своему художественному уровню был значительно ниже других частей его произведения. Святой Фома Аквинский не хотел, чтобы ад забывали даже в раю, заявляя: “Чтобы не было никакого ущерба счастью блаженных на небесах, перед ними открывается превосходное зрелище на муки осужденных”. Это заявление основывалось на общем принципе, согласно которому сознание противостоящего несчастья увеличивает наслаждение от какого угодно удовольствия.

Священники и верховные служители церкви по большей части, несомненно, искренне верили, что их устрашающие учения нравственно необходимы и совершенно верны, но для простого человека было вполне естественно отступать в страхе перед их чудовищными пророчествами. С какой жестокой и страшной буквальностью могли восприниматься эти учения, хорошо показывает замечание Марии Кровавой, католической королевы Англии в XVI столетии, которая заявляла: “Поскольку души еретиков в потусторонней жизни будут вечно гореть в аду, не может быть ничего более уместного для меня, чем подражать божественному возмездию и сжигать их на земле”.

Руководители новой протестантской церкви, хотя они и устранили из своей религиозной концепции идею о чистилище, тем не менее не создали в целом более привлекательной картины будущего состояния человека. Кальвин, безжалостно настаивавший на том, что лишь очень небольшое число людей должно стать избранниками божьими, запугивал народ с целью сделать его набожным. Каждый день стало естественным произносить проповеди об адском пламени и сере. В Англии знаменитый проповедник Иеремия Тэйлор предсказывал: “Мужья увидят, как на их глазах подвергаются пыткам их жены, родители увидят мучающихся детей, ад будет набит телами осужденных, как винный пресс виноградными гроздьями, и они будут сдавливать друг друга, пока не лопнут”. В Америке суровый голос Джонатана Эдвардса, известного пуританского богослова, предупреждал грешников: “Бог, который держит тебя над преисподней, все равно как кто-нибудь держит паука или какое-либо другое противное насекомое над огнем, ненавидит тебя и страшно возмущен тобой; его гнев против тебя горит, как огонь... Ты в десять тысяч раз более отвратителен в его глазах, чем самая омерзительная ядовитая змея в наших... Было бы ужасно испытать эту ярость и гнев всемогущего бога в течение одного мгновения; но ты должен выносить его в течение целой вечности. Не будет конца этому изысканно ужасному страданию”» [3, с.212-213].

А что в этой связи можно сказать о Православной церкви? Этот вопрос рассмотрен нами в статье «Тест на человечность: о проблеме ада в Православии» [4]. Там, в частности, приводилось высказывание священника Амвросия Юрасова, которое выражает официальную точку зрения Православия: «Пройдут биллионы лет – это только начало блаженств для чистых сердцем … Пройдут биллионы лет страданий в аду – это только начало мучений для падших, и конца им не будет …» [5, c.13]. В то же время, среди православных мыслителей и священнослужителей есть некоторые, кто, подобно А. Меню, считает, что «Весь Новый Завет свидетельствует против той мысли, будто Геенна – некая непреходящая реальность, противоположная Царству. Она есть “смерть вторая”, небытие, уход в ничто». [6, с.72]. С другой стороны, А. Мень, отвечая на вопросы своих слушателей, связанные с адом, порой высказывался не вполне определённо. Так, он говорит: «Рай и ад мы носим с собой сегодня и поэтому уносим с собой в вечность… мука вечная – которую мы несём с собой по ту сторону бытия… это не бесконечная мука, а мука, принадлежащая к сфере вечности» [6, с.33]. Приблизительно то же говорит по этому поводу современный православный публицист С. Худиев: «Проблема грешника не в том, что его куда-то не пустят или куда-то отправят, а в том, что где бы он ни появился, он несет ад с собой. Смерть и ад – это не столько наказание за грех, сколько грех и есть смерть и ад» [8].

Не все, однако (в том числе и некоторые члены тех церквей, где принят упомянутый взгляд на посмертную участь грешников), готовы совместить бесконечные мучения грешников в аду с тем, что, согласно Библии, "Бог есть любовь" (1 Иоанна 4:8), при этом часто задаваясь вопросом: "Справедливо и милосердно ли подвергать вечным мучениям людей, грешивших в течение относительно небольшого периода времени?".

Как же сторонники идеи о вечных мучениях в аду отвечают на вопрос о том, как любящий Бог может допускать вечные мучения грешников в аду? В качестве примера рассмотрим то, как отвечает на этот вопрос в своей лекции об аде католик, профессор философии Питер Крифт [9].

Задавая вопрос «Как же эту реальность ада сопоставить с Божественной любовью?», он говорит: «Как бы смело это не прозвучало, но давайте предположим, что “адское пламя” состоит из Божественной любви. Получается, что любовь Бога и мучает грешников в аду. Грешники потому и попадают в ад, что они провозгласили себя врагами любви. Любовь Бога мучительна для их эгоизма. Господь не может просто выключить Свою любовь, так же как и Солнце не может выключить свой свет».

Первое, что хочется в этой связи отметить, это то, что автору этих слов нельзя отказать в оригинальности: «любовь Бога и мучает грешников в аду». Но, сделав предположение («предположим, что “адское пламя” состоит из Божественной любви»), П. Крифт не приводит никаких доводов в его обоснование, а значит, выводы, которые он делает исходя из предположения, не могут претендовать на статус фактов. Что же касается приводимого наглядного примера с Солнцем, действительно «Господь не может просто выключить Свою любовь», но это не означает безусловной невозможности того, чтобы солнечные лучи не попадали на человека – например, человек защищается от солнечных лучей солнцезащитными очками – так и грешник, сознательно отворачиваясь от Божественной любви делает её недостижимой для себя.

Коснёмся некоторых других утверждений П. Крифта. В частности, он заявляет: «Если мы не верим в ад, то мы соглашаемся с конечностью бытия; если же мы принимаем ад, то мы принимаем и существование человека в бесконечности». После чего добавляет: «Согласитесь, что существует колоссальная разница между конечным существованием и бесконечным существованием».

Разумеется, «существует колоссальная разница между конечным существованием и бесконечным существованием». Это бесспорно, только вот из посылки «если мы не верим в ад», не обязательно следует «мы соглашаемся с конечностью бытия». Человек может отрицать существование ада, но верить в Бога и вечную жизнь, как Его дар тем, кого Он посчитает достойным этого дара. Поэтому, ещё раз подчеркнём, отрицание ада не является необходимым условием согласия с конечностью бытия.

Далее приведём достаточно большой отрывок из лекции Питера Крифта: «Внимая учителям церкви, мы, по логике, либо принимаем оба понятия: любви и ада, либо оба их отвергаем. Если богословы заблуждаются по поводу ада, то они ошибаются и по поводу всего остального. Если вы утверждаете, что верите в божественное учение, но, в то же время, не верите в ад, то вы тем самым вносите изменения в само учение. Т.е. вы изменяете те догматы, которые не поддаются вашей логике. Такой принцип относится скорее к философии. Именно философия апеллирует к человеческой логике, если же мы ее применяем и в религиозных вопросах, то, собственно, от религии здесь мало что остается. Вера и логика сливаются в одно. Если существует Божественное откровение, то это Божественное откровение должно сказать нам что-то, что невозможно открыть или доказать простой человеческой логикой. Ведь тогда зачем называть это Божественным откровением? С другой стороны, если идеи, выраженные тем самым Откровением, являются столь иррациональными, что они противоречат не только психологии или эмоциям, а самой логике, то ни один современный человек, считающий себя к тому же разумным и честным человеком, не сможет поверить в эти идеи. Ведь тут сама логика доказывает их несостоятельность. Таким образом, для веры, в религиозном смысле этого слова, совершенно необходимым является, с одной стороны, невозможность логического доказательства, а с другой, невозможность логического опровержения. Понятие же ада для многих как раз кажется именно тем догматом, который поддается логическому опровержению».

Призывая к тому, чтобы отказаться в вопросах Божественного Откровения от использования логики, Питер Крифт, как это следует из приведенного фрагмента, сам активно пользуется логикой в полемических целях. Вроде бы в его рассуждениях всё логично. И тем не менее в связи с этим отрывком возникают два вопроса. Первый – кто может обязать меня «внимать учителям церкви»? Или “учителя церкви” обладают монополией на толкование Божественного Откровения? Если кто-то полагает, что да, то это само требует доказательств. И второй вопрос – а не получается ли так, что речь идёт не о Божественном Откровении, как оно есть, а о некоторой интерпретации Божественного Откровения, которое может и не соответствовать истине?

Также Питер Крифт говорит: «Грешник подобен маленькому ребенку в припадке ярости. Он ненавидит своих родителей, хочет, чтобы и они тоже рассердились на него, чтобы почувствовать себя в полном праве на злость. Однако вместо этого родители прощают свое дитя, пытаются его обнять и поцеловать, и сказать, что они его очень любят, и именно это еще больше и мучает ребенка. Давайте рассмотрим теперь более, так сказать, “взрослый” пример. Вспомним какое-нибудь музыкальное произведение, которое нам очень нравится. Музыка вызывает в нас чувства восхищения и радости. Однако эта же самая музыка будет мучительна для того, кто сильно завидует создателю этого произведения».

На наш взгляд, оба эти примера не достигают своей цели. Так, пример с ребёнком отнюдь не бесспорный. Вполне возможно, что описанное отношение родителей не будет ещё больше мучать ребёнка, а наоборот послужит положительному разрешению ситуации. Это с одной стороны. С другой, даже если допустить, что проявление любви со стороны родителей “еще больше и мучает ребенка”, и родители это знают, то разве такое проявление любви, при котором провоцируются мучения ребёнка, будет на самом деле проявлением любви? Теперь, что касается музыкального произведения, которое “вызывает в нас чувства восхищения и радости”. Можно согласиться с тем, что эта “музыка будет мучительна для того, кто сильно завидует создателю этого произведения”, но ведь вопрос состоит в том, что кто-то эту музыку специально проигрывает для того, кто завидует, чтобы вызвать таким образом его мучения. Но будет ли это проявлением любви: знать, что кто-либо будет испытывать мучения от чего-либо и, тем не менее, активировать это что-либо по отношению к кому-либо?

О регулятивной функции учения о вечных мучениях грешников в аду в свое время писал Д. Юм: «Главным источником моральных идей является размышление об интересах человеческого общества. Неужели эти интересы, столь недолговечные и суетные, следует охранять посредством вечных и бесконечных наказаний? Вечное осуждение одного человека является бесконечно большим злом во вселенной, чем ниспровержение тысячи миллионов царств» [1, c.367]. Кажется, именно это имел в виду Б. Паскаль, когда писал: «Между нашей и божественной справедливостью не меньшая разница, чем между единицей и бесконечностью. Божественная справедливость должна быть столь же безграничной, как и божественное милосердие. Меж тем справедливость к грешникам не столь безгранична и потрясающа, как милосердие к избранникам» [10, с.153].

Если исходить из логического закона исключения третьего, что участь любого человека заключается либо в пребывании с Богом в райском блаженстве, либо в вечных мучениях в аду, то не может не возникнуть вопрос: «Как возможно это райское блаженство, если при этом кто-то из родных и близких, не вставших на христианский путь, обречены на вечные мучения» в аду?».

Так, упомянутый выше С. Худиев отвечает на этот вопрос (в несколько иной формулировке «Могут ли святые радоваться в раю, если в это время другие люди страдают в аду?») так: «Этот вопрос исходит из той глубокой – и верной – нравственной интуиции, что имея дело с чужим страданием, мы должны стараться его облегчить, и игнорировать его и наслаждаться жизнью, как будто нам и дела нет, было бы аморально. Видя чужое страдание, мы чувствуем себя неуютно – и это должно побудить нас прийти на помощь. Мы должны оказывать действенную любовь другим, и это особенно должно быть свойственно святым в раю. Но Бог и Его святые как раз и оказывают погибшим душам всю любовь и заботу, которую возможно оказать. Эти души не дают себя спасти, ввести в общение с Богом и святыми, но это не значит, что они лишены любви Божией. Они ее отвергают, противятся, ненавидят, но это не значит, что их не любят. Для них делают все, что возможно».

Не совсем понятно, как «святые оказывают погибшим душам всю любовь и заботу, которую возможно оказать». Создаётся впечатление, что, говоря так, С. Худиев лично имел возможность наблюдать, как для погибших душ «делают всё, что возможно». Поэтому, по нашему мнению, С. Худиев, по сути, уходит от ответа на вопрос.

Посмотрим теперь, как на этот вопрос отвечает П. Крифт, упомянутый выше. С самого начала он признаёт: «На этот вопрос очень трудно ответить» м далее: «Логическим путем можно вывести три вероятных ответа. Первый: они не знают, что кто-то находится в аду, но тогда их счастье основано на лжи. Второй: люди в Раю об этом знают и все равно счастливы. Но в таком случае они являются последними бесчувственными эгоистами, а эгоистичные люди не достойны Рая. Есть еще вариант, что они знают об аде, и они несчастны и страдают от этой мысли. Но в таком случае Рай становится несовершенным, потому что его обитатели несчастны.

Я могу здесь привести лишь два возможных объяснения. Во-первых, мы должны понять, что в аду нет людей, которых надо жалеть, а во-вторых, те, кто находятся в раю, не могут жалеть тех, кто в аду. Возможно, та душа, которая попадает в ад, уже не является в полном смысле человеческой душой. Но она становится лишь «бывшей» личностью, которая потеряла свою индивидуальность, уникальность, своё Я, свою способность сказать «Я». Когда какое-нибудь произведение искусства попадает в огонь и сгорает, то оно перестает быть великим произведением искусства. Оно превращается в пепел. Возможно душа в аду, как бы сгорает, утрачивает свою личность, становится «пепельной». Однако нельзя не признать, что мы все-таки переживаем, когда теряем нечто ценное, например, картину, попавшую в огонь. Так почему же Рай не оплакивает тех, кто в аду? Вероятно потому, что восприятие времени в Раю совершенно отличается от нашего. В Раю души все время пребывают в настоящем, а не в так называемом прошлом, в котором они потеряли кого-то и кого надо оплакивать. Чувство сожаления, так или иначе относится к прошлому, т.е. к земным категориям времени и пространства. Мы не должны думать о рае и аде как о параллельных мирах, пребывающих в одном и том же времени и пространстве. Их нельзя рассматривать как, например, одновременное существование прекрасного парка и закрытой тюрьмы. Существуют еще и другие временные пространства. Даже в нашем мире время удивительно многомерно и относительно.

Было бы совершенно нелогично представить, что одна грешная душа сможет вечно шантажировать светлые души, лишая их радости Рая? Конечно, тот факт, что нам тяжело что-то представить, не делает это невозможным. В противном случае, наше воображение становится критерием того, что возможно, а что невозможно. Однако попытаемся разобраться и в этом. Предположим, что различие заключается в существовании пассивной любви, которую можно шантажировать, и в активной, которая на это не поддается.

Когда кто-то из наших близких делает что-то, что убивает его, например, употребляет наркотики или пытается совершить самоубийство. Мы говорим ему: «Как ты можешь так поступать?» Мне кажется, что в данном случае мы говорим две вещи. Первое, это – «Как ты можешь так поступать с собой?». А второе: «Как ты можешь так поступать с нами?» Наша активная любовь говорит первое, однако наша пассивная любовь, наша обида, говорит второе. Вероятно, в раю наша активная вера будет желать «падшим» душам добра, а наши чувства перестанут быть пассивными и ранимыми. Их уже нельзя будет шантажировать. Однако это лишь мое предположение. Никто не может знать наверняка».

Как мы видим, П. Крифт для ответа на этот вопрос вынужден привлекать аргументы, которые не могут быть верифицированы («Возможно, та душа, которая попадает в ад, уже не является в полном смысле человеческой душой», «Возможно душа в аду, как бы сгорает, утрачивает свою личность», «Вероятно, что восприятие времени в Раю совершенно отличается от нашего»), и в конце концов признаёт, что это лишь его предположение, а, значит, оно может быть и не соответствующим действительности.

Ну а закончить хотелось бы цитатой из сочинения «Самопознание» замечательного русского религиозного мыслителя Н.А. Бердяева: «Самая идея вечных адских мук, безобразная и садичная, но представляющая сложную философскую проблему, в сущности, лишает ценности духовную и моральную жизнь человека. Она превращает жизнь в судебный процесс, грозящий пожизненной каторгой.. В моём отношении к христианству я делил людей на сторонников и противников ада. Этим определялась моя оценка христиан… В основании моего отвращения к учению о вечных адских муках лежит, вероятно, моё первичное чувство жалости и сострадания, невозможности радости и блаженства, когда существует непомерное страдание и мука… Наибольшее противление у меня вызывает всякая объективация ада и всякая попытка построить онтологию ада, что и делают традиционные богословские учения. Я вижу в этом догматизирование древних садических инстинктов человека … Существование ада означало бы самое сильное опровержение существования Бога, самый сильный аргумент безбожия» [1, с.71, 304].


Список источников

1. Бердяев Н.А. Самопознание. – М.: Книга, 1991. – 448 с.

2. Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. Древний мир – эпоха Просвещения. – М.: Политиздат, 1991. – 464 с.

3. Ламонт К. Иллюзия бессмертия / Пер. с англ. – 2-е изд. – М.: Политиздат, 1984. – 286 с.

4. Игорь Лысенко. Тест на человечность: о проблеме ада в Православии // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.22476, 05.09.2016. http://www.trinitas.ru/rus/doc/0017/001a/00171220.htm

5. Архимандрит Амвросий (Юрасов). О вере и спасении. Вопросы и ответы. – Иваново: Свято-Введенский женский монастырь, 1996.

6. Мень А. Сын человеческий. – М.: Правда, 1991.

7. Отец Александр Мень отвечает на вопросы слушателей. – М.: Фонд имени Александра Меня, 1999. – 320 с.

8. Электроный ресурс. – Режим доступа: https://foma.ru/esli-bog-est-lyubov-kak-on-mozhet-obrech-kogo-to-na-mucheniya-v-adu.html

9. Электронный ресурс. – Режим доступа: https://azbyka.ru/fiction/ad/.

10. Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры. – М.: Художественная литература, 1974. – 544 с. (Серия «Библиотека всемирной литературы»)



Игорь Лысенко, Больной вопрос христианского богословия // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.25317, 02.04.2019

[Обсуждение на форуме «Публицистика»]

В начало документа

© Академия Тринитаризма
info@trinitas.ru