Как уже неоднократно отмечалось в ряде предыдущих публикаций [Кудрин, 2015, 2018, 2019], пространство и время Вселенной – неоднородны. Каждый "уголок" Мiрового пространства наполнен своим неповторимым колоритом, или, как говорят французы, "couleur locale". Выражение это восходит к латинскому "genius loci" ("гений места") – так называли латиняне колорит, свойственный определённым областям пространства. По их же представлениям, время – тоже структурировано, и каждый день года наполнен своеобразным "колоритом времени" (genius temporali). Все события, происходящие во Вселенной, разворачиваются на фоне взаимодействия пространственного и временного колоритов [Кудрин, 2020, с. 144].

В западноевропейской науке "Нового времени" укоренилось представление, будто события, совершающиеся в мiре физическом – нечто случайное, в противоположность строгим законам, царящим в "отвлечённом" мiре математики. В значительной мере это представление вызвано путаницей, возникшей в результате ошибок при переводе греческих философских терминов на латинский язык. Эти ошибки были замечены и некоторыми западноевропейскими мыслителями, но их голос не был услышан, и последствия этих ошибок продолжают оказывать губительное влияние не только на современную философию, но и на методологию математики и естественных наук.

Мы постараемся доказать, что такие свойства физического пространства и времени, как структурированность и неоднородность – не случайны, а определяются свойствами пространства математического, первичного по отношению к пространству физическому.

Пифагорейцы понимали под математикой (от греческого μάθημα "изучение через размышление"), не отдельную предметную область знаний, а "точное выражение чего-либо, достигнутое путем размышления". При этом математика оставалась для них неотъемлемой частью философии.

Выделение математики в отдельную от философии предметную область сначала привело к превращению ее в изощренную игру по придуманной игроками правилам, подобным шахматным или шашечным (причем вопрос о соответствии математических объектов объектам реального мiра даже стало не принято ставить), а затем, уже в Новое время, – к изменению смысла этого понятия на прямо противоположный, когда математика стала ассоциироваться даже не с опытной наукой, а с экспериментальной технологией – "допрашиванием" природы путем эксперимента. Но именно выход за пределы чувственного опыта, как это ни парадоксально, дает возможность приобретения точного знания о реальном мiре.

Ещё о. Павел Флоренский исследовал различие понятия истины в русском, греческом и латинском языках:

Вoзвращаяcь тeпeрь к пoнятию иcтины, в руccкoм ee разумeнии, мы мoжeм cказать: иcтина – этo «прeбывающee cущecтвoваниe»; – этo – «живущee», «живoe cущecтвo», «дышащеe», т. e. владeющee cущecтвeнным уcлoвиeм жизни и cущecтвoвания. Иcтина, как cущecтвo живoe пo прeимущecтву, – такoвo пoнятиe o нeй у руccкoгo нарoда. Нeтруднo, кoнeчнo, пoдмeтить, чтo имeннo такoe пoниманиe иcтины и oбразуeт cвoeoбразную и cамoбытную характeриcтику руccкoй филocoфии.

Совсем другую сторону подчеркивает в понятии истины древний эллин. Истина, – говорит он, – ἀλήθεια. Но чтом же такое эта ἀλήθεια? – Слово ἀλήθε(σ)ια, или, в ионической форме, ἀληθειη, равно как и производные: ἀληθής – истинный, ἀληθεύω – истинствую, соответствую истине и др., образовано из отрицательной частицы ἀ (ἀ privativum) и *λῆθος, дорическое λᾶθος. Последнее же слово, от √lādho, сокоренно с глаголом λάθω, ионическое λὴθω, и λανθάνω – миную, ускользаю, остаюсь незаметным, остаюсь неизвестным; в среднем же залоге этот глагол получает значение memoriā lābor, упускаю памятью, для памяти (т. е. для сознания вообще) теряю, забываю. В связи с последним оттенком корня λαθ стоят: λήθη, дорическое λάθα, λαθοσύνα, λησμοσύνα, λήστις – забвение и забывчивость; ληθεδανός – заставляющий забывать; λήθαργος – забывающий и, отсюда, λήθαργος – позыв к сну, Schlafsucht, как хотение погрузиться в состояние забвенности и безсознательности, и, далее, название патологического сна, летаргия. Древнее представление о смерти, как о переходе в существование призрачное, почти в самозабвение и бессознательность и, во всяком случае, в забвение всего земного, – это представление символически запечатлено в образе испиения тенями воды от подземной реки Забвения, «Леты». Пластический образ летейской воды, τὸ Λήθης ὕδωρ, равно как и целый ряд выражений, вроде: μετὰ λήθης – в забвении; λήθην ἔχειν – иметь забвение, т. е. быть забывчивым; ἐν λήθη τινὸς εἶναι – быть в забвении чего, забыть о чем;λήθην τινὸς ποιείσθαι – производить забвение чего, предавать что забвению; λησμοσύναν θέσθαι – положить забвение, привести в забвение;λῆστιν ἴσκειν τι – забывать что и др. – все это вместе ясно свидетельствует, что забвение было для эллинского понимания не состоянием простого отсутствия памяти, а специальным актом уничтожения части сознания, угашением в сознании части реальности того, что забывается, – другими словами, не неименением памяти, а силою забвения. Эта сила забвения – сила всепожирающего времени.

Все – текуче. Время есть форма существования всего, что ни есть, и сказать: «существует» – значит сказать: «во времени», ибо время есть форма текучести явлений. «Все течет и движется, и ничто не пребывает; πάντα ῥεῖ καὶ κινεῖται, καὶ οὐδὲν μένει», – жаловался уже Гераклит. Все ускользает из сознания, протекает сквозь сознание, – забывается. Время – χρόνος производит явления, но, как и его мифологический образ, как Κρόνος, оно пожирает своих детей. Самая сущность сознания, жизни, всякой реальности – в их текучести, т. е. в некотором метафизическом забвении. Оригинальнейшая из философий наших дней, – философия времени Анри Бергсона, – всецело построена на этой несомненной истине, на идее о реальности времени и его мощи. Но, несмотря на всю несомненность этой последней, у нас незаглушимо требование того, что не забвенно, что незабываемо, что «пребывает, μένει» в текущем времени. Эта незабвенность и есть ἀλήθεια. Истина, в понимании эллина, есть ἀλήθεια, т. е. нечто способное пребывать в потоке забвения, в летейских струях чувственного мира, – нечто превозмогающее время, нечто стоящее и не текущее, нечто вечно памятуемое. Истина есть вечная память какого-то Сознания; истина есть ценность, достойная вечного памятования и способная к нему.

Память хочет остановить движение; память хочет неподвижно поставить пред собою бегущее явление; память хочет загатить плотину навстречу потоку бывания. Следовательно, незабвенное сущее, которого ищет сознание, эта ἀλήθεία есть покоящийся поток, пребывающее течение, неподвижный вихрь бытия. Самое стремление памятовать, эта «воля к незабвенности», превышает рассудок; но он хочет этого самопротиворечия. Если понятие памяти, по существу своему, выходит за границы рассудка, то Память в высшей мере своей, – Истина, – тем более выше рассудка. Память-Мнемосина есть мать Муз – духовных деятельностей человечества, спутниц Аполлона – Творчества Духовного. И, тем не менее, древний эллин требовал от Истины того же самого признака, который указуется и Словом Божиим, ибо там говорится, что «Истина Господня пребывает во век, לְעולָם» (Пс.116:2, по еврейскому счету 117:2) и еще: «В род и род Истина Твоя» (Пс.118:90, по еврейскому счету 119:9).

Латинское слово veritas, истина, происходит, как известно, от √var. Ввиду этого слово veritas считается сокоренным русскому слову вера, верить; от того же корня происходят немецкие währen – беречь, охранять и wehren – возбранять, не допускать, а также – быть сильным. Wahr, Wahrheit истинный, истина относится сюда же, равно как и прямо происходящее из латинского veritas французское verité. Что √var первоначально указывает на область культовую – это видно, как говорит Курциус, из санскритского vra-ta-m – священное действие, обет, из зендского varena – вера, затем из греческих βρέ-τας – нечто почитаемое, деревянный кумир, истукан; слово ἑορτή (вместо έ Foρ-τή) – культовое почитание, религиозный праздник по-видимому относится сюда же; о слове вера уже сказано. Культовая область √var и тем более слова veritas наглядно выступает при обозрении латинских же сокоренных слов. Так, глагол ver-e-or или re-vereor, в классической латыни употреблявшийся в более общем смысле – остерегаюсь, берегусь, боюсь, пугаюсь, страшусь, почитаю, уважаю, благоговею со страхом,первоначально бесспорно относился к мистическому страху и происходящей отсюда осторожности при слишком близком подхождении к священным существам, местам и предметам. Табу, заповедное, священное – вот что заставляет человека verēri: отсюда-то и получился католический титул духовных лиц: reverendus. Reverendus или reverendissimus pater – это лицо, с которым надо обходиться уважительно, осторожно, боязненно, иначе может худо выйти. Verenda, -orum или partes verendae – это pudenda, «тайные уды»; а известно, что древность относилась к ним почтительно, с боязливым религиозным уважением. Затем, существительное verecundia – религиозный страх, скромность, глагол verecundor – имею страх, verecundus – страшный, стыдливый, приличный, скромный, опять-таки указывают на культовую область применения √var. Отсюда понятно, что verus означает, собственно, защищенный, обоснованный, в смысле табуированный, заклятый. Verdictum – вердикт, приговор судей, – конечно в смысле религиозно-обязательного постановления лиц заведывающих культом, ибо право древности есть не более, как одна из сторон культа. Другие слова, как то veridicus, veriloquium и т. д., понятны и без объяснений.

Автор латинского этимологического словаря А. Суворов указывает на глаголы говорю, реку, как на выражающие первоначальный смысл √var. Но несомненно из всего сказанного, что если √var действительно значит говорить, то – в том именно смысле, какой придавала этому слову всядревность, – в смысле вещего и могучего слова, будь то заклятие или молитва, способного сделать все заклятое не только юридически, номинально, но и мистически, реально внушающим в себе страх и благоговение. Vereor тогда означает, собственно, «меня заговаривают», «надо мною разражается сила заклятия».

После этих предварительных сведений уже нетрудно угадать смысл слова veritas. Отметим прежде всего, что это слово, вообще позднего происхождения, всецело принадлежало к области права и лишь у Цицерона получило значение философское, да и вообще теоретическое, относящееся до области познания. – Даже в общеморальном смысле искренности, παῤῥησία, оно встречается до Цицерона всего единожды, именно у Теренция, в словосочетании: «obsequium amicos, veritas odium parit – ласкательство производит друзей, а искренность – ненависть». Далее, хотя у Цицерона оно сразу получает большое применение, однако по преимуществу в правовой и отчасти моральной области. Veritas означает тут: том настоящее положение разбираемого дела, в противоположность ложному его освещению одной из сторон, том справедливость и правду, том правоту истца, и лишь изредка равняется «истине» приблизительно в нашем понимании.

Религиозно-юридическое по своему корню, морально-юридическое по своему происхождению от юриста, слово veritas и впоследствии сохраняло и отчасти усилило свой юридический оттенок. В позднейшей латыни оно стало даже иметь чисто юридическое значение: veritas, – по дю Канжу, – значит depositio testis – отвод свидетеля, veridictum; затем veritas означает inqusitio judicaria – судебное расследование; значит еще, – право, привилегия, в особенности в отношении имущества и т. п. [Флоренский, 1914].

По утверждению Антанаса Мацейны, "Это касается не только истины. Это касается и всех греческих понятий, переводимых на латинский язык. Говоря о таких словах греческой философии, как hypokeimenon («ядро предмета») или symbebekonta («свойства предмета»), Хайдеггер говорит, что «эти названия – не какие-то придуманные имена. В них говорит греческий опыт бытия существа в целом» [Heidegger, 1962, S. 12]. Но вот латинская мысль перевела их по-римски: hypokeimenon – subjectum, hypostasis – substantia, symbebekos – accidens. «И этот перевод греческих имен на латинский язык отнюдь не был, – по словам Хайдеггера, – незначительной вещью, как думают сегодня. За этим якобы словесным переводом лежал переводом лежал перенос греческого опыта в другой способ мышления. Римская мысль переняла отдельные греческие слова (Worter), но не греческое слово (Wort). Поэтому оторванность западной мысли от земли (безпочвенность, Bodenlosigkeit) и началась с этого перевода» [Ibid. S. 13]. Это перенос греческого мiра в чужой мiр" [Мацейна, 2019].

Введя в обиход слово materia в качестве перевода греческого ὑλή, Цицерон формально был прав, так как одно из первоначальных значений слова materia – "ствол дерева, строительный лес, древесина". Но ὑλή отличается от латинского materia именно тем, что materia – это ὑλή, взятое в момент его наблюдения, a ὑλή включает в себя все моменты существования вещественного предмета. Значение греческого слова ὑλή так же относится к значению латинского materia, как объем шара относится к его поверхности. Латинская часть культурного мiра, говоря о веществе, подразумевает его нынешнее видимое состояние. В философии Нового времени, а затем и в "научном мiровоззрении" XVII – XX столетий рассмотрение объема шара незаметно подменилось рассмотрением лишь его поверхности. Можно сказать, что "научное мiровоззрение" в его привычном понимании поверхностно не в переносном, а в самом прямом смысле слова.

Понять разницу между латинским и греческим восприятиями числа нам опять поможет классическая филология. Греческое слово αριθμός не является простым аналогом латинского numerus (и производных от него новоевропейских numero, Nummer, nombre, number) – его значение гораздо шире, как и значение русского слова "число". Слово "номер" тоже вошло в русский язык, но не стало тождественным слову "число", а применяется лишь к процессу "нумерации" – русская интуиция числа совпадает с греческой. Нумерология не тождественна аритмологии, а только часть аритмологии, хотя формально – это калька соответствующего греческого термина. В современной математике Теория чисел занимается только целыми числами, поэтому более точным ее названием было бы "Теория номеров" (хотя уже есть ещё более узкая "Теория нумераций").

Как заметил в А.С. Харитонов, "с помощью математического аппарата, основанного на целом числе и натуральном ряде, описываются только бинарные взаимодействия, противоречащие опыту существования и развития сложных систем" [Харитонов, 2012, 2019].

По определению Лосева, "вся математика есть не что иное, как развитое и детализированное понятие числа" [Лосев, 2013]. В процессе создания учения о числе Лосев широко использовал не только пифагорейскую, но и неоплатоническую терминологию. Однако от неоплатонизма учение Лосева принципиально отличается своим христианским персонализмом. Это отчетливо видно даже в тех его работах, где он не мог открыто высказать свои убеждения по вполне понятным цензурным условиям эпохи.

Как совершенно справедливо заметил В.Ю. Татур, "В истории человечества наступают моменты, когда следование, казалось бы, безупречным методологическим принципам, например, принципу «Бритвы Оккама» или, иначе, принципу «достаточного основания», который гласит, что «не следует множить сущее без необходимости», приводит не просто к стагнации развития человечества, но и угрожает его безопасности. В эти моменты необходимо вновь обратиться ко всей полноте опытного и интуитивного знания, чтобы сделать следующий шаг в познании сущего, расширить горизонты науки и человеческого сознания, дать новую пищу для творчества и новые основания для человеческого бытия и организации жизни" [Татур, 2018].

Выводы: Математический мiр – это не результат "абстрагирования от реальности", как полагает сегодняшнее редукционистское мiровоззрение, а та область на границе между мiром духовным (реалии которого совершенно невыразимы словами и формулами) – к мiру, в котором эти реалии становятся выразимыми и познаваемыми, приобретают вещественный статус.

Для того, чтобы математика отражала не только изменения, происходящие на трехмерной поверхности физического мiра, но и реальное овеществление математических объектов, то есть придание им вещественного статуса, – надо не пытаться редуцировать этот процесс к господствующим ныне математическим методам, а создать адекватную ему математическую модель. Именно такой моделью видится нам Корреляционное исчисление [Кудрин, 2019].

Кудрин В.Б. Бытийный статус числа и вселенская информационная сеть – Saarbrücken: LAP LAMBERT Academic Publishing, 2013.

Кудрин В.Б. Целевая причина подобий организмов и событий в свете философии А.Ф. Лосева. Biocosmology – neo-Aristotelism, Vol. 5, No 1, 2015. С. 51 – 64.

Кудрин В.Б. Динамийный и энергийный статусы сущего у Аристотеля: гилетическая интерпретация // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.24752, 05.09.2018: www.trinitas.ru/rus/doc/0001/005c/00012171.htm

Кудрин В.Б. Статус математических объектов в терминах философии Аристотеля // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.25474, 31.05.2019: http://www.trinitas.ru/rus/doc/0016/001g/00164048.htm

Кудрин В.Б. Созвучия гениев мест // «Москва», 2020, № 9, С. 143 – 187:

http://www.moskvam.ru/publications/publication_2398.html

Лосев А.Ф. Диалектические основы математики. М.: Academia, 2013.

Мацейна А. Падение буржуазии. Перевод с латинского М.В. Медоварова. СПб.: Владимир Даль, 2019. – 413 с.

Татур В.Ю. О Субстанции Отображение // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.24701, 14.08.2018.

Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. М.: «Путь», 1914.

Харитонов А.С. Математические начала синтеза принципов дуализма и триединства. // М.: Метафизика, 2012, № 3. С. 147 – 155.

Харитонов А.С. Теория развития к гармонии и красоте // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.25397, 29.04.2019.

Heidegger M. Holzwege. Frankfurt/ Main. 1950.