Читаю у Норберта Элиаса в "О процессе цивилизации" про различие между немецким "культура" и англо-французским "цивилизация". В частности о цивилизации говорится: "Это понятие выражает самосознание Запада. Можно даже сказать - национальное самосознание. В нем резюмируется всё то, что отличает западное общество последних двух-трех столетий от более ранних или же от современных, но "более примитивных" обществ. С его помощью пытаются охарактеризовать нечто важное для западного общества, то, чем оно гордится: состояние его техники, принятые в нем манеры, развитие его научного познания, его мировоззрение и многое другое" (т.1, с. 59).

Соответственно, так называемый "цивилизационный подход", то есть попытки навесить лейбл "цивилизация" на исламский мир, китайский мир, древнеегипетский мир, ну и русский мир, соответственно, ошибочны своим наивным "антиориентализмом". Мол если мы объявим, что и у нас русская цивилизация, как и у европейцев их европейская цивилизация, то мы уравняемся в правах. На самом деле понятие цивилизации весьма культурно-специфично и даже если мы будем искать специфическое лицо русской цивилизации (чем у нас многие, в том числе и я, долгое время увлеченно занимаются), то мы будем все равно смотреть на нашу реальность сквозь западные очки. Слово-смысл все равно будет иметь над нами власть.

Между тем, различие в самой западной традиции англофранцузской "цивилизации" и немецкой "культуры" говорит о том, что тут важны нюансы, которые есть даже в национальных рамках, и уж тем более в мирсистемных.

После чего возникает вопрос, как-это-сказать-по-русски? Есть термин Данилевского "культурно-исторические типы", который плох, во-первых, своей громоздкостью, а во-вторых тем, что он "пронемецкий". Есть "суперэтнос" Гумилева, каковой, вне зависимости от смысла, лингвистически представляет собой глокую куздру. Хочется же простого русского слова.

Тогда идем от смысла. Цивилизация, если верить Элиасу, это прежде всего структура управления человеческими аффектами, человеческим поведением, умение вести себя и правильно поступать. Далее это система материальных артефактов, культурных достижений, которые развивают человека и укрепляют его власть над миром и над самим собой. При этом, по крайней мере во французском понимании цивилизации важен такой аспект как процессуальность, цивилизация это не застывший результат, а процесс приобретения определенных свойств.

В XVIII-XIX веках в русском языке присутствовало слово, которое претендовало на нечто аналогичное. Людскость. Оно, в частности, употреблялось применительно к Петру I, который, введя западные обычаи, вместо дикости ввел "людскость". Не говоря уж о фоностилистических недостатках, это слово плохо своим отчетливым расистским оттенком. Опять получается, что носители западной цивилизации - люди, а все остальные - недочеловеки.

Хочется же слова, которое бы безошибочно выражало русскую модель контроля над аффектами и упорядочения общественного быта. И такое слово действительно есть.

Строй.

Знаменитый "Домострой" - это именно учебник упорядоченного русского быта, контроля над аффектами, верного и приличного поведения, разумного и рачительного ведения хозяйства. То есть, переходя на западную терминологию это учебник стандартов цивилизованной жизни высших слоев русского общества XV-XVI века.

Понятие строя, строения - то есть сочетания благочестия, совестливости, разумности и рачительности занимает центральное место в этом памятнике.

Это слово довольно точно отражает те специфические проблемы, которые возникают именно у русских при установлении контроля над своим аффективным строем.

Мне уже приходилось писать, что те аффекты с которыми справляется европеец и из преодоления и обуздывания которых и возникает европейское nation-state и русский аффект существенно различаются.

Европейский аффект, о чем довольно подробно говорит Элиас, - это аффект агрессии и доминирования с отчетливым сексуальным подтекстом. Европеец стремится над всем поставить себя, подавить окружающих, доказать свое превосходство самца. Постепенное подавление этого аффекта у высших классов королевской властью привело к формированию европейских дворов, куда гордые сеньоры были собраны из своих замков и где их вынуждали взаимной вежливости, обходительности и учтивости друг с другом. Затем, по мере распространения этих качеств на средние и низшие слои общества сформировалась модель либеральной демократии, то есть взаимной вежливости всех граждан друг с другом по отношению к политическим вопросам.

Русский аффект - это аффект пространственного удаления. Русский стремится не навязать свою волю, а послать подальше то, что ему не нравится. Если он может, то он остается, а несимпатичный объект идет лесом. Если он не может, то он уходит сам. Столкновение с практически любой проблемой решается русским на аффективном уровне с помощью перемещения: "Да пошел ты!", "А я сбягу!". Проблема с русскими не в том, чтобы заставить нас друг друга не убивать и не насиловать (это обычно получается само собой), а в том, чтобы собрать нас вместе. Соответственно, русский Государев Двор, был совершенно не похож на французский. Это не была попытка оторвать аристократов от дел, чтобы заставить их вместе плясать и говорить друг другу любезности, не представляя опасности для монархии. Это была попытка собрать аристократов и не только, чтобы занять их делом. Великий князь Московский сурово строил своих людей и ни за что так сурово не взыскивал, как за неявку.

Отсюда, кстати, следует, что и современная массовая политическая система, аналогичная западным демократиям, у нас возможна тоже только на принципах строя, в противном случае она утонет в политическом абсентизме, как она, собственно, сейчас и тонет. Если мы хотим реального политического участия, то нужно не заставлять людей "уважать чужое мнение", а заставлять иметь своё. Русская политическая система (если мы и в самом деле хотим чего-то напоминающего демократию) должна быть основана на максимальном вовлечении гражданина в решение политических дел. И карать она должна не за неприятие чужой позиции, а за отсутствие своей. Можно, впрочем, так и не делать, но тогда ни о какой демократии говорить не придется, будет что-то другое, к примеру самодержавие, то есть общая служба единой политической идее и единой политической воле.

Другими словами, вопрос о создании и удержании строя является в управлении русским аффектом центральным. Причем хорошая выучка и воспитание дают здесь прекрасные результаты. В допетровскую и петровскую эпоху вопрос о сохранении строя был центральным для русской армии. Русские полки отважно сражались, но плохо держали строй, в результате бегство первой линии Новгородского полка создало неприятную ситуацию в Полтавской битве, причем уже тогда, когда стратегическим искусством Петра шведы были обречены. Царю с риском для жизни пришлось восстанавливать строй самому. Проходит меньше полувека и под Цорндорфом русские полки держат строй даже в отсутствие высшего командования и сражение сводится вничью после бегства полководцев (практически уникальный в военной истории случай). Проходит еще 60 лет, и всё Бородинское сражение сводится к тому, что русская армия на всех участках держит строй и позиции при практически полной оперативной пассивности командующего.

При этом русская армия прекрасно умеет и уходить, и уклоняться (особенно при искусном командующем), но это естественно. А вот стоять на месте и драться до последнего - это такое же "строевое" достижение русских, как "цивилизационным" достижением распущенных, наглых и задиристых французов является вежливость, этикетность и обходительность.

Итак, если мы хотим всерьез говорить о некоем феномене, который мы неловко выражаем словами "русская цивилизация" мы должны говорить о русском строе и изучать именно его.

Продолжая рассуждение, думаю стоит ввести еще одно дополнительное понятие для описания именно русского культурного строя.

Лад.

Собственно его уже ввел Василий Белов в своей замечательной книжке.

В чем необходимость введения этого понятия? В том, что строй понятие всеохватное, оно выражает идею именно основных принципов устроения любых форм русской жизни, русской культуры и русского быта. Русский строй должен пониматься как нечто принципиально единое.

Но вот наряду со строем как общим принципом должны быть и лады, то есть конкретные формы устроения жизни, характерные для определенной географической и общественной группы, для определенного времени, для определенных ситуаций. Строго говоря, у Белова так и получилось, он ведь описал не русскую жизнь вообще, а жизнь крестьянства русского Севера, один из русских ладов.

Идея лада, как она взята исходно из музыки, есть принципиально идея множественности (ионийский, дорийский, фригийский, лидийский и т.д. лады античной музыки) и вариантивности.

Ладом должна признаваться конкретная форма бытования русского строя в определенным географических, временных и общинных рамках. Например: московский лад, поморский лад, казацкий лад, сибирский лад, помещичий лад, страннический лад, монастырский лад, даже разбойничий лад. В каждом из ладов можно будет вычленить как основные конструктивные элементы строя, так и конкретное сочетание бытовых привычек, психологических черт, наборов артефактов.

Введение этой сетки для понимания русского строя, позволит нам распространить на изучение культуры еще два музыкальных понятия.

Устой и неустой.

Для интерпретации русского строя, вытекающего из обуздания русского аффекта, эта пара понятий особенно важна. Русская жизненная стихия - это стихия неустоя. Неустой постоянно стремится вырваться из под контроля, растечься, затеряться, разрушить лад. Это чисто негативистское понимание русской воли (заметим, к разнице аффектов, европейское понимание воли - установление своей власти над кем-то, воля как нечто навязываемое другому, русское понимание воли - свобода от навязанности чьей-то чужой воли, сбрасывание ярма подчинения).

И чтобы эта стихия не растеклась, не разорвала окончательно мелодический строй русской жизни, неустой обуздывается устоем. Неустой строится устоем. Царь, Бог, земля, общность, товарищество, красота, достаток - это всё не столько подчиняет с насилием русский неустой, сколько направляет его, гармонизирует согласно тому или иному ладу.

Было бы интересно, если бы кто-нибудь, знающий музыкальную теорию и русскую музыку написал о том, как эти категории культурного строения срабатывают в русской музыкальной культуре. Так сказать опрокинул бы конструкцию назад. К сожалению, моей компетенции здесь не хватает даже для высказывания самых дилетантских суждений. Но связь, несомненно, должна быть и тут. Не случайно ведь русская жизнь постоянно понимается через музыкальные метафоры, через образ песни.

Обида и оскорбление

Продолжая размышлять о разнице между русским строем и западной цивилизацией.

Наиболее тяжелое негативное аффективное переживание западного человека оскорбление. Западная цивилизация воспитывает человека, который в минимальной степени оскорбляет других.

Наиболее тяжелое аффективное переживание русского человека - обида. Русский строй заточен под то, что бы люди друг друга не обижали.

В чем разница между этими двумя аффектами? (Собственно, интуитивно она понятна, но обязательно нужно проговорить)

ОСКОРБЛЕНИЕ

Оскорбление является актом направленной агрессии ("слова чтоб тебя оскорбить") унижающим личность "альтера" по сравнению с "эго". Так оскорбление понимается даже в том случае, если оно на самом деле не было умышленным и нарошным (классический пример, - завязка "Трех мушкетеров", строящаяся именно на комической коллизии между этикетным пониманием оскорбления и абсолютной доброжелательностью Д Артаньяна).

Оскорбление является предельным выражением западного аффекта превосходства, имеющего отчетливый сексуальный смысл (про себя я его именую "fuck-аффектом").

Любое перенесение оскорбления рассматривается как принятие позы подчинения и ведет к потере личной чести (возможно вместе с нагрузкой родовой, сословной и какой-то еще). В предельном случае утрата мужской чести рассматривается также остро (и почти физиологично), как утрата чести женской.

Вопрос о недопустимости оскорбления может быть решен одним из двух способов.

Либо "нецивилизованным", то есть поединком, кровью и смертью того, кто нанес оскорбление (впрочем тут постепенно распространяется цивилизующее мнение, что готовность к физическому ответу на оскорбление сама по себе восстанавливает честь).

Либо "цивилизованным", то есть принятием всеми потенциальными участниками конфликтов правил вежливости, учтивости, "стачиванием когтей", корректностью, которая по мере распространения права на честь не только на мужчин одной расы, но и на белых и представителей других рас постепенно вытеснена политкорректностью.

Эта вежливость вырабатывалась европейским национальным государством по мере того, как оно отчуждало у подданных в свою пользу право на агрессию - запрещало феодальные войны, а затем и дуэли, переводило политические конфликты в парламентский и клубный форматы.

В итоге выстроен нынешний формат западной цивилизации, который нам, изнутри русского строя, кажется абсурдным. Но, строго говоря, избрание Обамы президентом было предопределено в тот момент, когда французский король срыл первый замок барона в бассейне Сены.

ОБИДА

Обида актом направленной агрессии "эго" против "альтера" не является и не создает иерархического отношения между обидящим и обидимым. Не создает, даже в том случае, если нанесена нарошно. Последствием обиды является не "наступание на грудь побежденному", а возросшее взаимное отчуждение между людьми или группами людей.

Это, кстати, еще одна интересная особенность - отношения обиды могут быть не личным, а групповым отношением. Нельзя оскорбить всех сразу (то есть можно задеть многих одним оскорблением, как шрапнелью), но вот обидеть общность именно как общность - нет ничего проще.

Обида является предельным выражением русского аффекта, аффекта пространственного отчуждения (про себя я его именую "нах.й-аффектом").

Особенность обиды состоит в том, что её возможно только "претерпеть". Понятно, что терпение обиды может не быть пассивным и выразиться во встречной обиде, но ответ на обиду может быть только асимметричным.

Вспомним идеальное произведение о русской обиде - "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем".

"Наконец, к довершению всех оскорблений, ненавистный сосед выстроил прямо против него, где обыкновенно был перелаз чрез плетень, гусиный хлев, как будто с особенным намерением усугубить оскорбление. Этот отвратительный для Ивана Ивановича хлев выстроен был с дьявольской скоростью: в один день. Это возбудило в Иване Ивановиче злость и желание отомстить. Он не показал, однако ж, никакого вида огорчения, несмотря на то, что хлев даже захватил часть его земли; но сердце у него так билось, что ему было чрезвычайно трудно сохранять это наружное спокойствие. Так провел он день. Настала ночь... Вряд ли бы я мог изобразить Ивана Ивановича, вышедшего в эту ночь с пилою в руке. Столько на лице у него было написано разных чувств! Тихо, тихо подкрался он и подлез под гусиный хлев. Собаки Ивана Никифоровича еще ничего не знали о ссоре между ними и потому позволили ему, как старому приятелю, подойти к хлеву, который весь держался на четырех дубовых столбах; подлезши к ближнему столбу, приставил он к нему пилу и начал пилить. Шум, производимый пилою, заставлял его поминутно оглядываться, но мысль об обиде возвращала бодрость. Первый столб был подпилен; Иван Иванович принялся за другой. Глаза его горели и ничего не видали от страха. Вдруг Иван Иванович вскрикнул и обомлел: ему показался мертвец; но скоро он пришел в себя, увидевши, что это был гусь, просунувший к нему свою шею. Иван Иванович плюнул от негодования и начал продолжать работу. И второй столб подпилен: здание пошатнулось. Сердце у Ивана Ивановича начало так страшно биться, когда он принялся за третий, что он несколько раз прекращал работу; уже более половины его было подпилено, как вдруг шаткое здание сильно покачнулось... Иван Иванович едва успел отскочить, как оно рухнуло с треском. Схвативши пилу, в страшном испуге прибежал он домой и бросился на кровать, не имея даже духа поглядеть в окно на следствия своего страшного дела. Ему казалось, что весь двор Ивана Никифоровича собрался: старая баба, Иван Никифорович, мальчик в бесконечном сюртуке - все с дрекольями, предводительствуемые Агафией Федосеевной, шли разорять и ломать его дом. Весь следующий день провел Иван Иванович как в лихорадке. Ему все чудилось, что ненавистный сосед в отмщение за это, по крайней мере, подожжет дом его".

Если встречная агрессия гасит оскорбление, восстанавливает равенство, то встречная обида лишь удваивает обиду, ведет к еще большему увеличению дистанции. Если дуэль оскорблений - это сближение, заканчивающееся победой одной из сторон, то перестрелка обидами может продолжаться практически до бесконечности, то есть до той фазы, когда уже всякая положительная или отрицательная связь между взаимно обиженными прервана.

Обида ведет к ослаблению родственных, социальных и дружеских связей между людьми и "обществами". Собственно именно взаимные обиды, накопление их и разрушение за счет этого социума рассматриваются в русской картине мира как главный источник всех бед, ведущий к погибели русской земли. Если бы у нас было бы получше поставлено изучение хотя бы тех древнерусских произведений, которые включены в школьную программу, то то, что я сейчас говорю, было бы банальностью, поскольку все бы помнили из "Слова о полку Игореве" знаменитое:

Въстала Обида въ силахъ Даждьбожя внука,
въступила девою на землю Трояню,
въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону,
плещучи, упуди жирня времена.
Усобиця княземъ на поганыя погыбе,
рекоста бо братъ брату: «Се мое, а то мое же»,
и начяшя князи про малое «Се великое» мълвити,
а сами на себе крамолу ковати,
а поганiи съ всехъ странъ прихождаху съ победами на землю Русьскую".

Мифологическая Дева-Обида вносит распрю в ряды Даждьбожьих внуков (то есть князей-рюриковичей) и между ними начинается усобица. Суть усобицы в том, что каждый отделяет своё и посягает на чужое и раздувать мелочные распри. В результате князья сами вносят крамолу в Русскую землю, а вслед за ней с победой приходят на разорение её половцами. Мы видим развитие абсолютно архетипичного для русской истории сюжета перетекания обиды в распрю, распри в крамолу, а крамолы во внешнее ослабление и крах. Описан так сказать "спусковой крючок" саморазрушения русского строя.

Тот же самое мы можем увидеть на локальном и реалистическом материале у А.Н. Энгельгардта в "Из деревни", в письме третьем, где он описывает как механизм запуска обид, так и способ их избежания. Ситуация такая - Энгельгардт решил починить дорогу и попытался нанять мужиков из соседней деревни, которые запросили за дело немыслимые сто рублей. Опытный и авторитетный мужик Степан из другого села объясняет помещику в чем его ошибка, просить надо было не за деньги, а "из чести" и тогда охотно помогли бы бесплатно, за хорошие отношения.

— Одно только неладно сделали, что они, дураки, деньги с вас выпросили; им бы прямо сказать: помилуйте, А. Н., что тут за деньги делать, мы и так из чести приедем. Если бы вы в нашу деревню прислали, то мы так бы и сказали. Да вы вот попробуйте: скажите, что согласны дать сто рублей, посмотрите, как головы зачешут. Они с вас сто рублей возьмут, и вы не забудете, что они вас прижали: тогда уж, значит, не по-соседски жить будем. Вот вы в грибы запретите к вам ходить; конечно, вам с грибов пользы не будет, даром погниют, еще сторожа нужно держать, а мужику без гриба нельзя. Вы и веники запретите у вас в моложах брать, и мху на постройку не дадите, и в ягоды не пустите, и скот на своей земле, чуть перейдет, брать станете в хлев. Вы со всех сторон мужика нажать можете. Сто рублей своих, конечно, не вернете, да мужику-то от вас житься не будет, и пойдут у нас с вами ссоры да неприятности. Куда лучше по-соседски, по-божески жить: и мы вам поможем, и вы нас не обидите. Дураки они, что выпросили деньги, — наши бы никогда этого не сделали. Посылайте-ка завтра, А. Н., в нашу деревню звать на толоку.

Я послушался Степана и послал старосту звать две соседние деревни на толоку поправлять плотину и чинить дорогу. На другой день явилось двадцать пять человек, все саженые молодцы пришли, потому что и богачи прислали своих ребят, с двадцатью пятью лошадьми, и в один день все сделали. С тех пор мы стали жить по-соседски, и вот уже скоро два года ни ссор, ни неприятностей никаких не было.

Тут, собственно, видна следующая интересная черта русской обиды в противоположность европейскому оскорблению. Оскорбление возникает по поводу соотношения статусов, престижей, и призвано показать, если так можно выразиться, биосоциальное превосходство оскорбителя над оскорбляемым. Конечно, оскорбление, поносные слова могут также послужить к запуску цепочки обид, но, гораздо чаще обида возникает из спора о праве на ресурсы - на собственность, на жилье, на вещи, на долю в том или ином барыше (от заработка и до дармового угощения).

Будь я склонен к измышлению фантастических этимологий, я бы возвел слово "обида" к "обделению". Но и без всяких этимологий, бытовое, народное "ты уж не обидь" означает, прежде всего, "не обдели милостью".

Что такое милость? Это такое проявление социальности, такое устроение, которое исключает обиду. Тут мы подходим к очень интересному вопросу о русском понимании собственности, своего, в противоположность чужому. Существует распространенное мифологическое представление о том, что чувство собственности у русских развито очень слабо, что "общинность" это чувство съедает (говорится об этом либо со славянофильским восторгом, либо с западнической ненавистью). И то и другое мимо. Русский человек обладает очень острым чувством своего и крайне негативно относится к любым утеснениям и посягательствам на это чувство и на саму собственность. Собственно, не будь этого чувства, и обида не имела бы для нас столь подавляющего значения.

Однако структура отношения к своему у русского и у европейца существенно разнятся.

Европеец воспринимает своё как то, чем он овладел и над чем он имеет власть. Эго отношение к собственности - это отношение завоевателя.

Русский воспринимает как своё то, с чего он живет. В этом смысле, без всякой литературной метафорики, русский рассматривает как свою собственность то, где у него пущены корни.

"Корнем" при этом может быть не только поле, но и луг, пчелиный улей, лошадь и телега, сад и огород, работа и должность, квартира, машина, ученая степень, круг друзей. Как посягательство на свою собственность русский рассматривает любое вторжение на свою "кормовую базу" и проблема "обиды" - это, если продолжать эту почти-даже-не-метафору, это проблема затенения или появления сорняков.

Так вот, обратной стороной русского отношения к собственности является убежденность в том, что собственность должна плодоносить. Это и есть вопрос о милости. Имущий должен миловать неимущего, причем речь идет не об иерархическом отношении богатство-бедность. Сегодня имущий завтра уже может оказаться в положении неимущего и наоборот. Но пока у тебя есть то, что нужно другому, ты должен миловать, то есть оделить нуждающегося сколько тебе не жалко, но, в то же время, справедливо.

Если собственник зажимает, то есть жалеет, обделяет кого-то, не проявляет милости, прячется за формальное право собственности (каковое, заметим, не оспаривается ни в коем случае), то он и провоцирует обиду, которая, если на нее ответят встречной обидой, перерастет в котору.

И вновь у Гоголя дана острая характеристика такого зажимщика, человека без милости:

Когда же окончится служба, Иван Иванович никак не утерпит, чтоб не обойти всех нищих. Он бы, может быть, и не хотел заняться таким скучным делом, если бы не побуждала его к тому природная доброта.
- Здорово, небого! - обыкновенно говорил он, отыскавши самую искалеченную бабу, в изодранном, сшитом из заплат платье.
- Откуда ты, бедная?
- Я, паночку, из хутора пришла: третий день, как не пила, не ела, выгнали меня собственные дети.
- Бедная головушка, чего ж ты пришла сюда?
- А так, паночку, милостыни просить, не даст ли кто-нибудь хоть на хлеб.
- Гм! что ж, тебе разве хочется хлеба? - обыкновенно спрашивал ИванИванович.
- Как не хотеть! голодна, как собака. - Гм! - отвечал обыкновенно Иван Иванович.
- Так тебе, может, и мяса хочется?
- Да все, что милость ваша даст, всем буду довольна.
- Гм! разве мясо лучше хлеба?
- Где уж голодному разбирать. Все, что пожалуете, все хорошо.
При этом старуха обыкновенно протягивала руку.
- Ну, ступай же с Богом, - говорил Иван Иванович. - Чего ж ты стоишь? ведь я тебя не бью! - и, обратившись с такими расспросами к другому, к третьему, наконец возвращается домой или заходит выпить рюмку водки к соседу Ивану Никифоровичу, или к судье, или к городничему.
Иван Иванович очень любит, если ему кто-нибудь сделает подарок или гостинец. Это ему очень нравится".

Теперь, собственно о том, как вопрос об обиде решается в рамках русского строя.

К сожалению, он именно решается, а не дорешен, поскольку введение западной цивилизации привело, помимо прочего, к тому, что система управления аффективным строем и русские аффекты существенно разошлись. По западному воспитанный русский человек неплохо умеет справляться со своей агрессией, но не умеет не обижать. Хотя, с другой стороны, можно наблюдать и представителей более "природного" типа, грубых самодуров, которые "е-али всехнюю маму", но которые, при этом, никогда и никого не обидят. Но это именно неформальное искусство, которое наживается большим жизненным опытом, но именно представители этого типа рассматриваются русскими скорее как органические лидеры - "Хозяин", "Начальник", может быть и груб, и несдержан, и все время давит сверху, но справедлив и никогда никого не обидит, милостив.

Итак, предельным неустроем является, как уже было сказано, решение вопроса через умножение обид, через непрерывную взаимную месть - пакость.

Более мягким вариантом неустроя, так сказать компромиссом между обидой и требованиями приличия и сдержанности является вариант "не знаться", то есть более не поддерживать отношения, не общаться, удерживаться от соприкосновения и находиться друг от друга на максимально удаленной дистанции. Это, что называется, очень русский способ решения обид, максимально соответствующий неукрощенным и непростроенным русским аффектам.

Теперь о том, каковые устроенные, данные способы обращения с этим аффектом и купирования обиды.

Прежде всего, это такая банальная вещь как прощение. Банальная она, конечно, банальная, но в набор добродетелей "цивилизованного человека" она отнюдь не входит. Для устроенного русского умение прощать обиды и не раскручивать дальше маховик взаимных пакостей является первым навыком в умении владеть собой. Человек, который не умеет прощать, особливо когда его попросили о прощении, устроен плохо.

Следующим условием является милость и даже милостыня, то есть умение не зажимать, не лишать людей возможности пользоваться твоим, если это не наносит тебе ущерба, не идет в явный убыток, способность и готовность делиться чем не жалко. При этом требование милостыни многосторонне. То есть нет хуже человека, чем тот, который пользуется чужими милостями, но при этом сам не милостив к другим и не умеет эти милости отрабатывать.

Со всем этим связан интереснейшая совокупность механизмов, которые строят русский быт, - механизмов передела. Тут что славянофильство, что западничество, что народничество опять нанесли много смыслового урона, выдавая подобные механизмы за механизмы уравнительного уничтожения собственности. Ничего более абсурдного в этом нет. Эмпирика многократно показывала, что русский мужик (и не только мужик) не любит никакой уравниловки, которая подкашивала бы под общую гребенку устроенных и неустроенных, ладных и неладных. Многочисленные формы взаимопомощи (типа "помочей"), а с другой стороны - разнообразные формы поравнения преследуют не цель отобрать у кого-то что-то, а, напротив, защитить от случайной или сознательной несправедливости, не допустить, чтобы кого-то обошли. Это, так сказать, рационализация общей кормовой базы, которая убирает несправедливо полученные конкурентные преимущества.

Сущность этого уравнивающего, но не уравнительного подхода, замечательно раскрыта у Энгельгардта в любимой им форме договоренности с мужиками о той или иной хозяйственной работе. Договор заключается на условии "цена что людям". В этом соглашении нет никакой "уравниловки" или "принижения" чьих-то возможностей. Оно оберегает работника от ситуации, когда хозяин, сговорившись с ним за определенную плату, пользуясь его бедственным положением, потом наймет еще и других, за плату более высокую (поскольку дешевле не найдет). Здесь же работник сговаривается о естественно сложившейся, можно сказать "рыночной" цене труда, при которой никому не предоставляется нетрудовых преимуществ и никого не тянут в кабалу.

Далее кратко о русском политогенезе. Западный процесс цивилизации тесно был связан с отчуждением в пользу государства права на насилие и с созданием системы взаимного уважения прав. Русское строение было связано прежде всего с сосредоточением в руках государства собственности и её справедливого (а значит милостивого) распределения. Весь поместный строй в своём исходном, докрепостническом виде был системой именно справедливого и милостивого вознаграждения за службу. И той же цели служила система местничества, то есть воздания чести по заслугам, если и не исключавшая, то существенно сдерживавшая фаворитизм.

В итоге, если "утопически" продолжить развитие русского строя без вторжения западной цивилизации и с перспективой все большего строения и все меньшего нестроения, то мы придем примерно к следующей модели.

1. Общество очень интенсивного трудового и ресурсного взаимообмена. Все постоянно помогают всем - деньгами, вещами, продуктами, в общем всем, что не является предметом роскоши и в чем может приключиться недостаток. В основе строения - искусство взаимопомощи, где центральным является умение не обидеть - не обделить.

2. Служилое государство, в котором почти все как-то и где-то служат и за счет этого пользуются дополнительной милостью из общего верховного источника, от Царя. При этом управленческая система сосредоточена не на реализации прав (и выполнении законов), а на решении дел.

3. Система представительства, основанная на праве выделения государству дополнительных денег или дополнительного труда. Не парламентаризм, основанный на права "вотировать налоги", а земество, которое готово (или не готово, смотря по совету) - дать деньгу или пособить.

4. Поведенческий тип личности, - очень деликатный и с обостренным чувством справедливости к другим человек, который готов оказать уважение каждому по его мере, который легко заключает многочисленные неформальные договоренности и легко их придерживается, нарушая их лишь если встречается с явной дуростью ("дурака учит всякий"), а соответственно очень быстр и гибок в расчетах при заключении этих договоренностей, умеет в каждом случае видеть свою выгоду.

5. Идеальный тип личности, - истинный православный мирянин, то есть человек охотно прощающий и просящий прощения, зла не держащий, милостивый и отзывчивый, скорый на помощь и чуждый живодерству, не угрюмый, не замкнутый и не склонный к обособлению.

Но это идеал русского строя, если бы строение продолжилось какое-то время без интенсивного давления с Запада. На практике же получилась причудливая смесь.

Государство без всякой жалости обдирающее всех и вся, чтобы поддерживать военный, дипломатический и торговый паритет с Западом, и, соответственно, зажимание сверху донизу. Приказ жмет помещика, помещик жмет крепостного...

Ответом на зажимание - обида и начало разбегания. Уход больших масс населения туда, где не зажимают, но за счет этого еще больший зажим оставшихся. Ответ на этот зажим - выработка двойного стандарта работы - "на себя" и "на барина".

А дальше культурная катастрофа, вторжение начал западной цивилизации и отказ высших слоев от строения. "Цивилизованные" баре начинают рассматривать народ как ничтожества, по сути не придерживаясь вообще никаких договоренностей, не внушая никакого доверия. В ответ их начинают рассматривать как художественных притеснителей. Как источник зол. И разворачивается взаимная пакость.

При этом крестьян, абсолютное большинство населения, окончательно оставляют вне службы, и связанной с нею царской милости. Точнее службу превращают для них в настоящий ад. В повинность без чести. Если горожанин может заделаться чиновником, крапивным семенем, дворянину же открыта карьера по табели, то для крестьянина служба никакой чести не несет.

Эта кривая система дает сбой еще в главном пункте. Распространение систем контроля за аффектами идет сверху вниз. Сперва верхи вырабатывают стандарт благородного человека, затем он усваивается средними и, наконец, нижними слоями. Дворянский же идеал благородства, в силу его искусственности, ненужности и чужеродности вниз был непередаваем. Горожанину и крестьянину было бессмысленно и глупо вести себя "как помещик" и учиться "господскому обхождению". Мало того, было бессмысленно с ними конфликтовать, как, к примеру, конфликтовал в германии бюргерский идеал с придворным и в итоге его победил, создав немецкий образец цивилизованности, образец "добродушной искренности в сочетании с профессиональной осведомленностью".

Чтобы придать расстроенной русской культуре минимальную интегрированность, русская интеллигенция, сперва дворянская, а затем разночинная, была вынуждена (и, собственно, до сих пор вынуждена) производить прямо противоположную операцию. Брать народный нрав и пытаться его дистиллировать, то есть освободить от грубости, ограниченности, придать ему более высокий культурный уровень. Эта работа могла бы еще удаться, но поскольку делается она людьми, цивилизованными по западному стандарту, то, соответственно, и при обработке народного нрава они используют заведомо негодные инструменты.

В результате сложилась уродливая, извращенная ситуация, когда русский строй существует преимущественно как криптосистема. Причем существует в странных сообществах. Достаточно посмотреть, сколько признаков именно русского строя в криминальных или околокриминальных структурах, тут и чувствительность к обидам, и умение не обижать, и способность делить территорию и ресурсы, и верность неформальным договоренностям, и даже определенная милостивость (вот с прощением там сложнее, что и выдает неистинность, патологичность этого типа сообществ). Однако это болезненная самоорганизация тех слоев общества откуда "отступила" цивилизация, которые пережили цивилизационный дефолт. Большинство же русского общества по прежнему "цивилизовано", но, при этом, не устроено. Оно неплохо владеет навыками борьбы с желанием наседать, насиловать и оскорблять (какового желания обычно отнюдь не испытывает), зато с большим трудом учится не обижать, не зажимать и проявлять прощение и милость, то есть не справляется с подавлением действительно сильных собственных аффективных влечений.

И пока мы будем продолжать пытаться цивилизоваться вместо того, чтобы возобновить русское строение нас постоянно будет мучить чувство дискомфорта и неудовлетворенности, как если бы мы не в своем теле жили.

http://perevodika.ru/articles/9770.html