Склейка понятий у основателя геополитики

Пройдемся теперь по нашей базовой схеме геополитики и обозначим доминанты:

АБИОСФЕРА


1. Доминанта геосферы (абиосферы Земли):

   - расположение (север – юг, восток – запад, верх – низ = горы – долины и т.п.),
   

   - минеральные и другие естественные ресурсы (нефть, газ, торф и т.д.),
   

   - плодородие почвы,
   

   - возможности сухопутной коммуникации (и т.п.)

2. Доминанта гидросферы (Воды):

   - водные ресурсы (питьевая вода, вода для полива),
   

   - вода как источник биоресурсов для питания,
   

   - вода как фактор среды обитания (влажность-сухость),
   

   - водные коммуникации в разновидностях (и т.п.)

3. Доминанта атмосферы (Воздуха):

   - пригодность для дыхания (пыльность, влажность, разряженность и т.п.),
   

   - воздух как источник биоресурсов для питания (горная флора и фауна в отличие от равнинной и т.д.),
   

   - воздух как среда для коммуникаций (и т.д.),

4. Доминанта огня (Солнца). Место на планете и климат.

   
   

   БИОСФЕРА

5. Доминанта источников питания и (флора и фауна), рацион,
6. Домината демоса (популяция людей) – этноса (биосферы) и далее,

   
   

   ОБЩЕСТВО

7. Доминанта техноса (способ производства, технологические уклады и т.д.)
8. Доминанта культуры:

   - ценностное (например, моральное) содержание культуры,
   

   - выразительно-организующая форма культуры: традиции, ритуалы, мифы как способы культурной организованности гражданского общества,

9. Доминанта машинной организованности общества:

- машины государства (и политики),


- машины религии,


- машины ТНК (большие организационно-технические системы).


10. Доминанта мышления и интеллекта как человеко-семиотической машины.

Аспекты геополитики часто задают и по типам деятельности:

- экономика, включая финансы (производство, преобразование),

- мораль, нравственность, этика (ценностно-ориентационная деятельность; шире – это проявленный менталитет),

- искусство, СМК (коммуникативная деятельность, общение),

- потоки идей (познание, ноосфера).

В предыстории геополитики последовательно осваиваются модели связанности топоса со всеми выделенными здесь уровнями. А идея геодетерминизма акцентирует эту связанность без особой заботы о том, чтобы выстроить какую-то закономерность. Между тем она очевидна, и мы поговорим об этом в данном тексте. Изначально ее можно свести к схеме:

В науке, соответственно, обозначаются физическая география, экономическая география, социальная география и многое другое. Если уж быть последовательным, экономическую и социальную географию следует признать частью общественной географии. Как и «политическую» географию. Ведь политика, как мы уже отмечали – это разновидность управленческой деятельности в обществе, имеющей два контура.

Вообще-то, предназначение «политической географии» к современному пониманию политики отношения не имеет. Речь в ней идет скорее о менеджменте (на уровне государства, территорий и т.д.), а география (гео) выступает как описание ресурсов такого менеджмента. Но термин «политика» в романских языках часто используется как синоним управления. С этого, кстати, уже можно начинать разговор о Ратцеле.

В рамках политологии, что характерно, геополитика выделяется как отдельная отрасль политологии. Например, именно такова ее роль в ряду пяти аспектов политики у Р. Челлена:

– кратополитика (формы правления и власти в соотношении с проблемами права и социально-экономическими факторами);

– социополитика (социальные аспекты Государства);

– экополитика (Государство как экономическая сила);

– демополитика (динамические импульсы, передаваемые народом Государству; аналог «Антропогеографии» Ратцеля);

– геополитика (географический организм в пространстве).

Мы переходим к автору, которого все считают подлинным «отцом геополитики, хотя сам Ф. Ратцель этого термина в своих трудах не использовал, а писал о политической географии. Но он проделал одну очень важное мыслительную операцию, сменив «рамку» по отношению к своим предшественникам. Его предшественники честно хотели оставаться в рамках естествознания, причем физико-химического, что в политологии уже вряд ли было возможно – общество не тот объект. Ратцель пошел по пути социал-дарвинизма: он придает государству (социальным общностям) характеристики живого организма.

В построении, которое мы привели первоначально, на абиотическое основание (абиосфера) поставлен биотический мир: флора, фауна, демос (популяция людей, подчиненная биосфере). Над ними надстраивается общественная сфера, имеющая свои законы существования. Поэтому аналогия между машиной государства и организмом – частью биосферы – вообще-то ложная. Но почему она у Ратцеля местами так убедительна? А потому, что в случаях с органической аналогией пишет он вовсе не о государстве, а об эгрегоре социальной общности на определенной отграниченной территории. И это порождает правдоподобие, подмена терминов не видна.

У Ратцеля прослеживается ряд важных для него терминов: «пространственный смысл», «чувство пространства» (sinn) и «Жизненная энергия» (Lebensenergie). В двух «полевых» работах он специально рассматривает «чувство пространства» у американцев. Все эти термины – из теории менталитета, поскольку смысл, чувство, энергия – это калокагатические понятия, присутствующие только по отношению к ментосфере.

Коротко говоря, Ратцель как социолог не разводит до конца два способа управления – ментально-культурный и машинный, и не вводит для себя различия ментосферы и ноосферы. Наоборот, у него наблюдается «склейка» этих понятий, весьма характерная для ранних этапов науки.

Ну а поскольку мы это различаем, то можем отделить зерна от плевел и сказать: местами Ратцель верно описывает поведение больших групп людей на территории, объединенных общим эгрегором (и в силу этого – общим менталитетом). Это имеет отношение к этносу и чуть меньше к народу, но уже к нации и, особенно, к машине государства это может не иметь вообще никакого отношения. Особенно явно это стало в ХХ веке, в котором возникли такие проектные общности как в гитлеровской Германии и особенно у нас в СССР – «советский народ». Мы писали об этом на АТ.

Но что действительно верно, так это то, что большие эгрегоры продолжают жить по законам биосферы, поскольку модифицированный мышлением эгрегор все равно продолжает жить по законам эгрегориального мира. Эгрегор есть «энергетическая форма жизни», и как форма жизни, он подчинен многим законам форм жизни. Ратцель, несомненно, наткнулся на это – и не он один, но в момент, когда в истории общества ноосфера начинает выходить на доминирующие позиции по отношению к ментосфере. Мы многое про это написали, а здесь отметим: исторически конец ХIХ века – это момент «перелома графика» истории. Конец полной власти ментосферы (что выразилось в невиданном расцвете тогда гуманитарной культуры) и начало доминирования ноосферы-техносферы (инженерия всех видов, искусственно-технический подход, технократия и т.д.).

В этом и состоит парадокс учения Ф. Ратцеля и его историческая судьба. Он был ученым, а использовали его учение инженерно. Ведь геополитика это идеология + инженерия. Идеология в руках харизматических лидеров, инженерия в руках политтехнологов, работающих топ-менеджмент.

Ф. Ратцель как системогенетик

Без Ратцеля развитие геополитики было бы немыслимо, поэтому Челлен, например, или кто-либо другой не может быть назван, как это иногда случается по невежеству, отцом геополитики. Им является Ратцель.

О. Мануэль.

Я уже неоднократно говорил, что любой творец – в науке и в искусстве – обязан сделать синтез всего самого существенного и интересного, что есть в его времени. Например, в музыке Биттлз синтезируются самые невероятные тенденции их эпохи – и потому она приобретает такую многослойность и объемность, оставаясь популярной по сей день. В работах Ратцеля и Шпенглера то же самое – они постоянно переиздаются, не теряя своей оригинальности, хотя ошибочность их исходных положений уже давно «перейдена» наукой. Но интересна в них живая поисковая активность людей, которые прямо у нас на глазах производят синтез многого, получая новое целое. Они оба талантливые литераторы, как и А. Бергсон, их образы все еще живут и будут жить сами по себе – независимо от неистинности учений.

Исходные компоненты синтеза. Подход к новой науке был обусловлен во-первых, генезисом Ратцеля как ученого: в молодости он прослушал курсы геологии, палеонтологии и зоологии, затем продолжил академические занятия в русле демографии и окончательно вырос на исследованиях по этнологии. После чего Ратцель преподавал географию но при этом интересовался и политикой, как все утверждают, «занимая националистические позиции». В его теории есть следы всех этих влияний, явные или неявные, но есть. Например, Ратцель переносил в социальную область закономерности развития не только животного, но и растительного мира. Он использовал и развил миграционную теорию М. Вагнера и т.д.

Органицизм. Стоит отметить, что на Ратцеля несомненно повлиял популярный в тот время в Германии органицизм. «Органический» подход в рамках немецкой научной школы был широко распространенным явлением: можно назвать хотя бы Г. Рюккерта и его «Учебник мировой истории в органическом изложении», вышедший даже в России в 1857, или «органическую социологию» Ф. Тённиса («Община и общество»). Эта традиция оказала явное влияние не только на основателя геополитики, но и на О. Шпенглера – его учение из той же «органической» серии, хотя куда более вольное в интерпретациях.

Основной канонический постулат Ратцеля: государство есть организм в пространстве. В системном понимании – в среде.

Из органицизма же проистекает и основной временной тезис Ратцеля: государство рождается, растет, умирает, подобно живому существу. По сути, он говорит о цикле, жизненном цикле системы под названием «государство».

Что характерно, политически ангажированный автор, может и помимо воли, но выходит на оправдание немецкого экспансионизма. Цикл жизни государства рассматривается им через ряд стадий. И первая фаза после рождения – фаза экспансии, абсолютизируется Ратцелем без особых обоснований, на основе простой аналогии с молодыми организмами. А немецкое государство – вот оно, только что возникшее в середине века. Хотя этого никак нельзя сказать о немецком народе, история которого значительно старше собранного Бисмарком государства. Напротив, во времена Гитлера превозносилась именно древность и устойчивость национальных корней. Здесь-то и проявилась та «склейка» двух разных понятий (ментальное управление в культуре и машинное управление в цивилизации), которую Ратцель изначально не различает. Вот почему недостоверным является основное предположение Ратцеля, что пространственная экспансия государства – это естественный живой процесс, подобный росту живых организмов. Напротив, все, что происходит в государственном управлении, особенно в ХХ веке, носит проектный, искусственно-технический характер. Да и всегда носило, хотя и в разной степени – управление в государстве по принципу рациональное.

Впрочем, о чем-то таком он догадывался. После знакомства с Северной Америкой и ее подробного изучения, у Ратцеля сложилось понимание, что американцы, говоря современным языком – проектная нация. В том числе и в отношении к пространству: они действуют осмысленно, а вот Старый Свет в своей истории действовал стихийно и интуитивно. Это очень важно отметить, поскольку он зафиксировал для себя то, что мы бы назвали «ментосферная» и «ноосферная» части истории. Но основные выводы Ратцеля этой фиксации не содержат, а зря.

И потому идеология экспансии в таком виде, как она изложена у Ратцеля – стала прекрасной дымовой завесой, чем политические лидеры всех мастей не преминули воспользоваться. И тогда обвинение коллег, что он написал «катехизис для империалистов», верно и по сути, и по форме.

Но важнее другое. Исходные понятия Ратцеля дальше перерастают создателя, выходят в область догм и раздуваются до невероятных пределов, особенно у Хаусхофера и Шмита. Об этом мы поговорим потом подробнее.

Говоря о пределах экспансии, Ратцель доходит до концепции «мировой державы» (Weltmacht). Большие страны в своем развитии имеют тенденцию к максимальной географической экспансии, пределом которой является вся планета. Но прежде развитие государства в пространстве должно подойти к «континентальной фазе». Он как бы предвидит объединенную Европу и американский планетарный глобализм.

Дарвинизм. Дарвиновские идеи были восприняты Ратцелем через Эрнста Геккеля, прямого ученика Чарльза Дарвина. Отсюда его очевидный «социалдарвинизм». Под влиянием дарвиновских постулатов, он и рассматривал государство как «живой организм, борющийся за свое существование». Хотя такого расширения сам Дарвин вроде никак не предусматривал.

Будучи сторонником целостного подхода, Ратцель рассматривал земной шар в единстве, и человека как его часть. Потому он считал, что человек приспосабливается к своей среде обитания так же, как флора и фауна.

Эволюционизм. На грани двух веков эволюционизм был мощным течением мысли, мимо которого Ратцель пройти просто не мог. На него несомненно оказало влияние учение английского социолога-позитивиста Г. Спенсера и ряда других эволюционистов его времени.

Мы уже упоминали, что корни «политической географии» Ратцеля следует искать в «социальной географии» К. Риттера, который установил основные связи топоса с обществом. Эволюцинизм спенсеровского толка позволял довести гипотетические схемы геодетерминима до широчайших обобщений, что Ратцель и продемонстрировал. Но в его эволюционных воззрениях следует разобраться особо. Цикличность – это одно, а связь циклов государств в истории, эволюционная связь – это другое.

Говоря о системогенетичности теории Ратцеля, следует отделить его учение о пространстве государства (топос) и его учение о пульсации организма (хронос). Пульсация людских общностей происходит во времени и пространстве, и если бы Ратцель подробнее развил временную составляющую своего учения, он может быть и перешагнул бы в ХХ век как методологически новый автор. Но он ее только обозначил парой мастерских мазков, не более того. И потому остался, хоть и системщиком, но автором ХIХ века.

Понятие-склейка «пространство» у Ратцеля

Зависимость между размерами государства и его «силой» отмечали многие геодетерминисты. И связь размеров пространства с управлением в государстве – тоже.

Но у Ратцеля «пространство» – отнюдь не территория, отграниченная границами государства, не физико-географическое понятие. Его «пространство» само есть политическая сила. Очевидно, что это его понятие – ментальное. И к государству имеющее только косвенное отношение. Взять хотя бы Россию – уж сколько «государств» на ней перебывало за один только век – аж три. При этом природные рамки, в которых происходит наша история, почти не изменились.

Если подходить с позиций менталитета, то достаточно развившийся народ непременно имеет свою «пространственную концепцию». Да и временную тоже: это просто те координаты ментального хронотопа, без которых его существование невозможно.

Но Ратцель говорит вроде как другое, привлекая циклическую модель: упадок государства есть результат слабеющей пространственной концепции и слабеющего пространственного чувства. Здесь опять натяжка – жизнь государства и «жизнь менталитета» у него склеились. Если вы, любезный читатель, внимательно пролистаете мою книгу на АТ «Эволюция пространствоощущения», то заметите, что «ментальное пространство» циклически изменяется всегда и везде по одному и тому же закону. И при государстве, и до появления государств, а главное – помимо государства. Это ментальные циклы, а не циклы государств. Так, например, на территории Древнего Египта зафиксировано, по сути, три волны очень разной государственности с огромными многовековыми перерывами между ними. У них совершенно разные оттенки менталитета, и, тем не менее, – это один ментальный цикл со своей закономерностью. Тогда как их следует рассматривать по Ратцелю – как три государства, или как одно? Если бы он использовал понятие «цивилизации», было бы проще ответить.

В 1882 г. в Штуттгарте вышел фундаментальный труд Ратцеля «Антропогеография» («Antropogeographie»),

Здесь сформулированы базовые идеи геополитики:

– географические особенности территории связаны с демографией;

– географические особенности территории связаны с эволюцией народов и оказывают влияние на становление народов;

– географические особенности оказывают решающее влияние на культуру;

– географические особенности оказывают решающее влияние на политику.

Что характерно, он с позиций геодетерминизма идет по нашей схеме снизу вверх: топос – демос, топос – (этнос) народ, топос – культура (культурная организованность), топос – политика (государственная организованность).

Но связь географии и развития государства здесь на самом верху, и потому подтвердить ее вообще в достаточной мере ему так и не удастся, ни в том сочинении, ни в последствии. Эта гипотеза, принадлежащая, кстати, А. Геттнеру, так и не вышла за рамку гипотезы.

И хотя Ратцель сердито пишет в предисловии: «Нельзя терпеть дальнейшего существования разницы между научной трактовкой вопросов физиической географией и их ненаучной трактовкой политической географией», но подтвердить свой основной тезис ему на самом деле нечем. Если политическая жизнь государств обусловлена непосредственным воздействием географической среды, то откуда же такое разнообразие очень разных государств в истории на одних и тех же географических местах? Почему меняются эти государства, по какому сценарию? И т.д.

И Ратцель пробует ответить на ряд вопросов в следующей работе «Народоведение» (1893). Но ничего особо существенного, кроме факторов расположения народа на территории Земли и плотности народонаселения, он не обнаруживает. Из это тоже никак не следует, что география прямо связана с государственным управлением. Слишком много слоев-посредников между топосом и рациональным уровнем государства – они гасят эту связь, даже если она и очень сильная (см. рис. 2).

Сделаем свой вывод, и он противоположен выводу Ратцеля: степень обусловленности, если идти от топоса по уровням вверх схемы геополитики, падает и становится нулевой в случае с ноосферой (духовной сферой общества). Она большая на первых этапах истории в связке топоса с питанием и хозяйством, поменьше в случае связки топоса с демосом и этносом, совсем ослабляется связь топоса в случае с культурой и менталитетом (хотя еще есть), и равна нулю связь топоса в случае с государством и особенно производством идей, с рациональностью.

Общепринятая точка зрения о том, что при приближении цивилизаций к Северу растет рациональная составляющая, да, имеет место быть в истории. Но это и понятно: если у вас мало одного ресурса (например, сырья и питания), вы будете пытаться компенсировать его другим (техникой и рациональностью). Характерный пример – Великобритания, почти не имеющая своих источников сырья, плодородных почв и т.д. Здесь в истории мы наблюдаем и взлет мысли, и рационализацию государства, и пространственную экспансию на этом новом основании – а не потому что «организм государства вошел в фазу экспансии». Организм был уже довольно старый.

Подвижность-неподвижность в развитии этносов Ратцель объясняет условиями их географического расположения на земном шаре. В какой-то мере это работавший в истории фактор, но не сейчас. И возводить его в абсолют даже в истории тоже не стоит. Хорошо бы по этому поводу получить простую и достоверную статистику – но ее как-то не наблюдается.

Ратцель пишет, что «...в большой плотности населения заключается не только прочность и порука энергичного развития народа, но и непосредственный стимул к росту культуры». И это не есть обязательно: плотность населения была наивысшая в Китае не один век, но скачок в новую эпоху НТР с новой культурой совершила Европа, а не Китай.

Ничего существенно нового из области идей не содержит и главный труд Ратцеля «Политическая география» («Politische Geographic»), который увидел свет в 1897 г. Характерно, что опубликован он век назад: именно это время отмечается всплеском геополитической научной активности и в Германии, и в Великобритании, и в России.

Зато мифологема Ратцеля – «государство является живым организмом», но организмом, «укорененным в почве» – здесь появляется в полном блеске. Отношений государства и земли доводятся до слогана: «Государство нуждается в земле, чтобы жить». И далее:

«Политическая организация территории превращает государство в организм, в который определенная часть земной поверхности входит так, что свойства государства оказываются составленными из свойств народа и территории. Важнейшими из этих свойств являются размеры, положение и границы, далее вид и форма территории с ее растительностью и водами и, наконец, ее отношение к другим частям поверхности».

Наблюдаете, читатель, или нет, но в этой цитате очевидна подмена: политическая организация (государство) на территории – штука сугубо рациональная, как показала история возникновения США. Ее спроектировала группа умных и опытных людей. И «превратиться» с этой стороны в «организм» по Ратцелю она никак не может – нет длительной истории, чтобы все «устаканилось». Хотя бы потому, что ни единого этноса, народа, ни новой нации на этой территории тоже пока еще нет, а вот государство уже есть. С чем должно складываться здесь влияние топоса? И есть ли оно?

И если выдвигается строго географический фактор, – поверхность Земли, то как объяснить, что до возникновения США эта «поверхность» никак не способствовала созданию столь же могучего государства индейцев? А они там прожили немало, куда больше пришлых европейцев и африканских рабов. Поэтому утверждение, что развитие государства и его форма без каких-либо промежуточных звеньев непосредственно зависит от территории, границ и пространственного отношения с другими государствами – это чушь.

Отсутствие схемы понятия «общества» у Ратцеля приводит его к топтанию на месте: по мнению Ратцеля, государство совпадает с государственно организованным обществом и является выражением интересов всего общества – это уже политический миф. Вот уж не сказал бы этого про наше общество и государство, где все наоборот: 95% общества голосует против, а государство как тот кот Васька – «слушает, да ест».

Сделаем вывод за Ратцеля: государство не есть организм, государство есть машина из людей. Органическая часть (но не государства, а общества) – это менталитет и культура, которые связаны с человеческим социумом (в форме этноса или демоса). Да, государство предназначено для защиты общих интересов, но от этого оно не перестает быть машиной из людей. Поэтому на самом деле Ратцель, говоря о нации, пишет о «национальном государстве»:

Понимая эту неувязочку, Ратцель и дает свою классическую «склейку»: определение «нормального» государства, органично сочетающего географические, демографические и этнокультурные параметры в отношении нации. Представим слово самому автору «Политической географии»:

«Государства на всех стадиях своего развития рассматриваются как организмы, которые с необходимостью сохраняют связь со своей почвой и поэтому должны изучаться с географической точки зрения. Как показывают этнография и история, государства развиваются на пространственной базе, все более и более сопрягаясь и сливаясь с ней, извлекая из нее все больше и больше энергии. Таким образом, государства оказываются пространственными явлениями, управляемыми и оживляемыми этим пространством; и описывать, сравнивать, измерять их должна география. Государства вписываются в серию явлений экспансии Жизни, являясь высшей точкой этих явлений».

Уже из этого отрывка видно, что Ратцель последовательно развивает ряд тезисов:

– государство является живым организмом, «укорененным в почве»,

– оно рождается, растет и умирает, подобно всему живому;

– государство складывается из территориального рельефа и масштаба и из их осмысления народом;

– в государстве отражаются объективная географическая данность и субъективное общенациональное осмысление этой данности, выраженное в политике;

– земля (почва) является той неизменной данностью, вокруг которой вращаются интересы всех народов;

– история опосредована «почвой» и территорией;

– поскольку мы имеем дело с организмом, то пространственная экспансия государства есть естественный процесс; пространственное расширение и сжатие связаны с его внутренним жизненным циклом.

Из органицистского подхода автора явствует, что пространственная экспансия государства понимается Ратцелем как естественный живой процесс, подобный росту живых организмов. Но говорит он на самом деле не о государстве – машине из людей, строящейся рационально, а о менталитете и его носителе – народе, этносе, демосе. Здесь иррациональность, да, присутствует, а рациональность отсутствует. Все остальное у Ратцеля есть развитие и украшение этой ключевой логической склейки под названием «нормальное государство».

Через тридцать лет после его смерти Германия доказала, что «нация» – это рационально проектируемое образование, продукт политической технологии. А тексты Ратцеля, весьма популярные и охотно издаваемые в нацистской Германии, выполняли в этом проекте роль образной идеологемы – морально оправдывали экспансию нацизма, обладая шармом «научности» (что так завораживало немцев, обожающих свою науку). В степени научности текстов Ратцеля никто тогда не сомневался, а вот отмеченный нами «недочет в понятиях» стоил народу Германии очень и очень дорого. Ведь на самом деле экспансионистский проект нацизма был сугубо рациональным государственным проектом кучки политиканов, дорвавшихся до власти. И к потребностям народа, его исторически сложившемуся менталитету, он не имел прямого отношения – хотя нацисты нашли, на что надавить в менталитете своего народа, чтобы резонировать с ним в лозунгах. Против рационального проекта, запомните это, народ беззащитен. Особенно, когда из него куют «нацию», где происходит искусственное сращивание народа и государственной бюрократии – и у нас было то же самое, и в США. Это образование никак не назовешь «естественным», хотя Ратцель именно эту подмену и допускает.

Вот почему немецкому народу пришлось затем публично покаяться в том, в чем этот народ не был виноват. Здесь мы сталкиваемся с соотношением политической «элиты» и «массы», если под массой понимать остальной народ. Ведь точно таким же образом Горбачев с его сподвижниками предал свой народ – и разве это наш народ в этом виноват? Не естественное развитие народа порождает проекты фашистов, мондиалистов и горбачевых. Здесь мы имеем дело с противоположной логикой, с другим контуром управления, который активизировался именно в ХХ веке: рациональные проекты политических элит в силу новой технологической оснащенности становятся значительно сильнее «естественных» законномерностей, которые, несомненно, были так важны в развитии этносов, народов и государств в прошлом. Но история, как мы считаем, кардинально изменилась на грани ХХ века, поэтому место моделей Ратцеля – в прошлом. Их не надо отбрасывать, их надо разбирать (декомпоновать), чтобы понимать их «проколы». Иначе очередные политиканы и игривые теоретики снова будут ссылаться на них как на истину в последней инстанции.

Будучи ученым, Фридрих Ратцель не создавал «геополитики» – это сделали потом за него не в меру прыткие ученики, обычно приближенные к власти. Но как политически озабоченный гражданин Германии, он очень хотел достучаться до власть имущих со своими идеями. И достучался-таки, хоть и после смерти. Вряд ли он порадовался бы результатам этого.

Его «политическая география» – вполне солидная наука в ряду подобных наук конца ХIХ века, очень быстро была редуцирована до «геополитики» ХХ века – особой разновидности инструментального рационализма для нужд политики. Геополитика нужна для получения прогнозов и проектов будущего. А здесь, на этом поле, «научность» и «истинность» моделей никогда и никого не интересовала – только политическая актуальность. Кстати, Ратцель это хорошо понимал.

Место геополитики с позиций хронополитики

История есть конический цикл, в котором нарастает ускорение общественных процессов. А во-вторых, на место «естественных» детерминант приходят «искусственные». Момент, когда создаются основные мифологемы геополитики – это момент перехода от длиннопериодных и среднепериодных циклов к кроткопериодным. Это и есть историческое место моделей геополитики – начало ХХ века.

Поскольку это сочетается с ускорением общественных процессов и переходом доминирования к искусственным политтехнологиям, всерьез использовать теорию «естественных» детерминант, а это и есть геополитика по Ратцелю и его последователям, уже невозможно. Как мы видели в истории, у нас не только Никита Сергеевич баловался волюнтаризмом: проектирование и производство власти стало всеобщим в исторически доминирующих странах.

Между тем, развитие человеческих обществ на планете до сих пор крайне неравномерное. Поэтому к очень многим народам и даже государствам выводы ранней геополитики все еще применимы. Точнее, в эпоху глобализации нужно точно взвешивать степень «естественности» и «спроектированности» политики. А определить это иногда крайне трудно, поскольку политтехнологи успешно маскируются, памятуя опыт нацизма. В реальности мы всегда имеем разные пропорции естественного и искусственного.