6 апреля 2024 года исполнится 49 лет со дня кончины Валентина Дмитриевича Иванова (1902 – 1975), оригинального русского мыслителя, автора исторических книг "Повести древних лет", "Русь изначальная" и "Русь Великая", в которых ему удалось совершить настоящее чудо – не прибегая к иноязычным заимствованиям и научной терминологии, выразить глубокие историософские мысли, главная из которых ранее была сформулирована Николаем Васильевичем Бугаевым: "прошлое не исчезает, а накопляется". При этом у читателя не возникает никакого впечатления архаичности: автор и его герои говорят современным нам русским языком, но языком чистым, свободным от мусора, накопившегося с начала петровских реформ.

В совершенстве владея двумя древними и тремя современными европейскими языками, Валентин Дмитриевич очень редко прибегал к ним, и лишь в тех случаях, когда это было необходимо для точного цитирования какого-либо конкретного источника. Он был убеждён, что любую мысль можно выразить обычным русским языком. Величайшей ценностью русского языка Валентин Дмитриевич считал сохранение им синтетического строя, утраченный новоевропейскими языками, подвергшимися "вторичному упрощению". На русском языке можно выразить и то, что невыразимо ни на каком другом. (Возможности русского языка можно почувствовать и понять, вновь перечитав его книги, которые хочется перечитывать вновь и вновь, всякий раз открывая новые пласты смыслов).

До выхода книг В.Д. Иванова жанр исторического романа лишь с большой натяжкой можно было отнести к серьёзной литературе. Исторический роман, наряду с детективной литературой и научной фантастикой, выполнял функцию развлекательную. Многие исторические романисты использовали этот жанр не для проникновения в духовный мiр описываемой эпохи, а для намёка на современные им события.

В.Д. Иванов первым сумел показать в историческом романе, что каждая эпоха имеет свою ценность, независимо от того, можно ли найти исторические параллели (или, наоборот, противопоставления) эпохе пишущего. Нельзя видеть в событиях прошлого лишь прообразы событий будущих (хотя они могут выполнять и эту роль), мы лишили бы этим события настоящего их собственной ценности. Каждая эпоха толковала Апокалипсис применительно к себе, но он – не просто предсказание будущих событий, в нём соединены все времена.

Книги В.Д. Иванова апокалиптичны, но не в привычном смысле предсказаний трагических событий "конца мiровой истории", а в исконном значении слова Апокалипсис = Откровение.

Впервые я прочёл "Русь Великую" в 1964 году. Меня сразу поразило коренное отличие этой книги от всех книг на историческую тему, которые приходилось читать ранее. Прочитав "Русь Великую", хочется тут же начать читать её сначала, и повторять это снова и снова: при каждом прочтении открываются всё новые и новые смысловые пласты. Книга рождает не только новые мысли, но и множество новых вопросов. Познакомиться с Валентином Дмитриевичем и задать ему эти вопросы – стало с тех пор моей заветной мечтой. Мечта эта сбылась через четыре года после первого прочтения его книги.

С весны 1968 года, и до самой его кончины, мне посчастливилось участвовать в его беседах с молодыми людьми, регулярно проходившими по средам у него на дому, в "литфондовском" доме на улице Черняховского у метро "Аэропорт". Это был своеобразный неформальный "Университет Русской Истории". Хотелось бы поделиться некоторыми запомнившимися мне его мыслями, не вошедшими в его книги, но высказанными им в личном общении. Я не вёл записей наших бесед, поэтому буду передавать мысли Валентина Дмитриевича так, как они мне вспоминаются сегодня: не в хронологическом порядке, а произвольно сгруппировав их по определённым темам, хотя границы между этими темами очень условны.

К впечатлениям безусловно первого посещения относятся впечатления от самой квартиры Валентина Дмитриевича, как таинственной сказки, не то лесного, не то – подводного мiра. Это достигалось тем, что квартира была не "обставлена", а именно "заставлена" мебелью, созданной в "незапамятные времена" (в 20-е годы XX столетия) руками самого Валентина Дмитриевича.

Это были полки для рукописей и шкафы из морёного дуба с наклеенными на него деревянными барельефами обитателей морских глубин. Всё это было покрыто тёмно-вишнёвым лаком. Особым образом организованное пространство квартиры заставляло и время течь совершенно иначе, чем в остальном мiре, остающемся снаружи. Ощущение времени не было скованно обычными реалиями двадцатого века: серийностью мебели, серийностью правил и привычек непрерывно куда-то спешащего и никуда не успевающего современного человека. Вот что говорил о времени, текущем в его квартире, сам Валентин Дмитриевич:

"В полудремоте кажется, по обилию и сложности возникающих образов, что прошло очень много времени. Но, взглянув на часы, с удивлением обнаруживаешь, что всего полторы минуты прошло. Именно на грани сна и бодрствования – самые «невозможные» для «дневного сознания» положения – уже осуществились, это уже не мечты, а реальность".

Валентин Дмитриевич никуда не спешил и всегда везде успевал. Это – типично русская черта, как и другая черта, свойственная Валентину Дмитриевичу – его гостеприимство. Гость чувствовал себя у него не "как дома", а неизмеримо лучше, чем дома – так радушно принимал гостей Валентин Дмитриевич. У меня всегда оставалось впечатление роскошного пира, несмотря на то, что на столе у него никогда не бывало спиртного. Беседа с Валентином Дмитриевичем всегда протекала так оживлённо, что ни гость, ни хозяин, – не нуждались ни в каком алкогольном взбадривании и искусственном "оживлении". Валентин Дмитриевич наглядно опровергал распространённый стереотип о любви к спиртному, как национальной черте русских. Это – черта не русских, а пустых людей из всех народов, забывших свое национальное наследие и жаждущих никогда не выходить из этого "блаженного забытья".

Прощаясь с гостем, Валентин Дмитриевич всегда подавал пальто не только дамам, но и не принадлежащим к "лучшей половине человечества", и невзирая на разницу в возрасте, объясняя это приверженностью к английскому правилу: "лорд подаёт лорду, когда нет лакея".

Валентин Дмитриевич имел мужество в любых обстоятельствах быть и оставаться самим собой. Никогда он не вёл пустых светских бесед. Он умел говорить о самых главных, значительных предметах, пользуясь обычными русскими словами, не прибегая к наукообразным терминам.

Валентин Дмитриевич всегда готов был ответить на любой вопрос, даже не имеющий прямого отношения к русской истории. От него невозможно было услышать выражений: "это – не по теме" или "ближе к делу". Его ответом на подобные высказывание было неизменное: "Всё связано со всем". Несмотря на крайнюю загруженность текущей работой (а работал он до последнего дня), он не жалел своего времени для каждого, кто искренне хотел услышать ответ на волнующий его вопрос.

Именно от него я впервые узнал о том, что Георг Кантор, ещё в XIX столетии, математически доказал правильность христианского догмата о Святой Троице, равномощность каждого Лица Святой Троицы всей Святой Троице в целом, при полном сохранении уникальности каждого Лица. На основе этого доказательства выстроена и вся Теория множеств. Позитивисты не в силах опровергнуть доказательство Кантора, поэтому им не остаётся ничего другого, как делать вид, будто они никогда не слышали о нём, продолжать глумиться над догматом Святой Троицы и высмеивать его.

Валентин Дмитриевич не получил формального математического образования, но изучил математику "самоучкой", не по учебникам, а по первоисточникам, которые ему чудом удавалось доставать во всех жизненных обстоятельствах.

Он с одобрением отнёсся к моему замыслу создания новой математической дисциплины, в которой числа будут отображаться не точкой на числовой прямой, а мiровой линией в многомерном пространстве, причём хотя бы одно из этих измерений должно быть измерением временным. (Гораздо позже я назвал такие числа гилетическими, воспользовавшись термином, введённым в научный оборот Алексеем Фёдоровичем Лосевым). "Событиями", происходящими в этом пространстве, можно будет считать математические операции, происходящие с конкретным числом. Тогда, даже в том случае, если "конечным результатом" этих операций станет нуль, его нельзя будет считать синонимом или символом "небытия", это – лишь "финальный момент" преобразования конкретного числа, то есть цепи вычислений, истинный результат которой – существование всей этой цепи в Вечности, продолжающееся и после того, как процесс вычисления уже завершён.

Валентин Дмитриевич обратил моё внимание на то, что именно так и существуют в Вечности все совершающиеся в мiре реальные события.

И в своих книгах, и в личных беседах, Валентин Дмитриевич всегда обличал неправду "норманнской теории", убедительно доказывая самобытность происхождения славянской государственности.

Отвечая сторонникам возрождения так называемого "славянского язычества", Валентин Дмитриевич, прежде всего, отвергал применение слова "язычество" к своим собственным предкам, к какой бы исторической эпохе это ни относилось. "Не надо полагать, что наши предки были глупее нас. Если они выбрали в десятом столетии Христианство (освоив его самостоятельно, а не рабски подражая грекам), то любая попытка «вернуться» в «исконную дохристианскую Русь» была бы предательством наших предков и отречением от всей тысячелетней Русской Культуры".

Эпиграфом к "Руси Великой" Валентин Дмитриевич поставил любимые им слова Пушкина из письма к Чаадаеву: "… Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог её дал".

Когда я рассказал Валентину Дмитриевичу об уверенности моей бабушки в необходимости и неизбежности восстановления Русской Православной Монархии, он ответил, что и сам уверен в этом.

Но выражение "Российская империя", введённое в русский язык Петром Первым, вызвало возражение Валентина Дмитриевича, из-за "западного" происхождения этого выражения. По его убеждению, названием грядущего государства должно стать "Русское Царство" = Pωσική Βασιλεία, которое будет естественным продолжением Второго Рима, языком которого был не латинский, а греческий. (Позднее, совершенно независимо от Валентина Дмитриевича, эти же слова повторила мне Ольга Николаевна Сетницкая).

Если кто-либо из собеседников называл современную апостасийную цивилизацию "западной" или "европейской", Валентин Дмитриевич возражал, что мы – более "западные" и более "европейцы", чем нынешнее население Европы, так как наши предки поселились в Европе на две тысячи лет раньше, чем туда пришли предки современных "европейцев". Для Валентина Дмитриевича реальным было не противостояние Востока и Запада, а извечный спор органического восприятия мiра – с механицизмом, холизма – с редукционизмом (хотя сами эти термины он не употреблял).

"Восток и Запад – понятия относительные. Если рассматривать Африку, Европу, Азию и Америку как единый Мiровой Континент (не обращая внимание на Берингов пролив и на прорытые совсем недавно Суэцкий и Панамский каналы), то самой восточной страной окажется Бразилия, самой восточной точкой Мiрового континента – вовсе не мыс Дежнева, а мыс Сейшас в Бразилии, самой западной – мыс Альмади в Сенегале (оказывающемся самой западной страной Мiрового континента). При этом примечательно, что обе крайние точки Мiрового континента, разделяемые лишь узкой (по сравнению с протяжённостью Мiрового континента) полоской Атлантического океана, были некогда колониальными владениями Португалии".

Приведу ещё несколько высказываний Валентина Дмитриевича, которые я помню дословно:

"Футурология – не наука. Наука основана на наблюдении над существующим, поэтому не может быть научного предвидения, а может быть дар прозрения, который Господь даёт тому, кто достоин этого дара".

"Необходимо отделить достоверные области научного знания от недостоверных. Достоверны математика, физика, документированная история. Но совершенно недостоверны учения о происхождении Вселенной, об образовании Солнечной системы, о возникновении Жизни, возникновении языков, о доисторических формах существования общества. Эти учения настолько загипнотизировали в девятнадцатом веке учёных, а особенно – учёную толпу, что они стали воспринимать выдуманные схемы, как нечто реальное. Люди, находящиеся в плену идей Лапласа, будто всё детерминировано, не понимали, что научно вычислить прошлое или будущее можно лишь для траекторий планет. Но для явлений, допускающих свободу воли, нельзя научно вычислить прошлое или предсказать будущее. Будущее за семью печатями. Исторические события не определяются предшествующими им событиями, а являются следствиями поступков, совершаемых всеми людьми, действующими в истории, каждый из которых обладает свободой воли и ответственен за последствия своих поступков. В каждый момент каждый человек наделён возможностью свободно избрать добро или зло. Искушение насилия всегда нас подстерегает, создавая иллюзию лёгкого разрешения проблемы. Жить – значит каждое мгновение уметь отвергать это искушение".

"С конца Средних веков культуру во «западном» мiре начинают постепенно приспосабливать к среднему уровню потребителя. Появляются произведения на национальных языках. Входит в моду чтение переводов, вместо изучения языков оригиналов. Потребитель уже не хочет тратить усилия на изучение греческого и латыни, требует, чтобы ему «разжевали» смысл произведения на понятном ему вульгарном диалекте. Начинаются опыты переводов Священного Писания на языки новых европейских народов. (Но пока ещё далеко до требований «обновленцев» о переводе церковных служб на современный язык: верующие люди ещё считают себя обязанными поднимать себя до языка Церкви, а не опускать этот язык до своего уровня). «Блатные языки» пока – удел лишь очень ограниченных социальных групп. Но всё более и более распадается языковая культура, язык повседневного общения отрывается от языка Культа, что постепенно приводит и к распаду общества на неспособные понимать друг друга социальные группы. На Руси это происходит на два века позже, чем в Западной Европе, в эпоху реформ Петра, оторвавших «высшее общество» от народа. Народ продолжал молиться по-церковнославянски; «высшее общество» всё меньше и меньше посещало церковную службу, а в быту, всё больше и больше, начинало не только говорить, но и думать по-французски. К концу восемнадцатого столетия многие русские, принадлежавшие к «высшему обществу» прониклись вольнодумными идеями, пришедшими с «просвещённого Запада». В середине девятнадцатого столетия положение начало выправляться благодаря славянофилам. Появился русский метафизический язык, на отсутствие которого жаловался Пушкин в письме к Чаадаеву двумя десятилетиями ранее. Образованные люди стали обращаться к национальным корням. Идеи отрицания русской культуры постепенно перешли «из гостиных в передние». Прекрасный образец такого отрицателя – лакей Смердяков. Во всём «просвещённом мiре» заказчиками произведений искусства, вместо обладавших тонким вкусом монархов и меценатов, – стали Смердяковы. Появилась так называемая «массовая культура», в сущности – не культура, а отрицание культуры. «Приблатнённый» язык становится языком широких масс.

Культурная среда так же нуждается в защите, как и природная среда. Она не начнёт очищаться до тех пор, пока каждый, кто сознаёт угрозу культурного геноцида, не предпримет усилия к познанию первоисточников культуры, и к тому, чтобы начать жить в мiре этих первоисточников, перестав жить в мiре суррогатов, возникших в результате распада культуры".

"Перевод, каким бы хорошим он ни был, всегда – интерпретация. Знание языка оригинала, чтение книг в первоисточнике, просмотр недублированных фильмов – всегда вознаграждают за труд, затраченный на его изучение".

"В современной псевдокультуре совершенно утрачено благоговение к Слову. Стало модно болтать и «играть словами», забыл, что Словом сотворён мiр".

"Отсутствие культуры у современных молодых людей приводит к полной атрофии воли. Пример: молодой человек, вставая в вагоне метро, и направляясь к двери, не может непременно кого-нибудь не толкнуть, хотя он совершенно здоров, и вполне мог бы владеть своим телом".

Уже в 1960 – 1970 годы Валентин Дмитриевич отчётливо сознавал и открыто заявлял, что против нас идёт информационная война на уничтожение, в которой применяются более серьёзные виды вооружения, чем "высмеивание" противника, к которому прибегали Вольтер и Лео Таксиль (бойцы противоположного "окопа"), а в XX столетии ставшее уже явным анахронизмом. В информационной войне необходимо применение эффективных видов вооружения, а не рассказывание анекдотов и bon mot. Если кто-либо из его гостей прибегал к подобным приёмам, Валентин Дмитриевич ничего ему не говорил, но больше уже никогда к себе не приглашал – этот человек для него переставал существовать в качестве собеседника.

Валентин Дмитриевич никогда не распространялся о своей собственной духовной жизни. Лишь 8 апреля 1975 года, увидев, что отпевает Валентина Дмитриевича отец Дмитрий Дудко (1922 – 2004), бывший тогда моим духовным отцом, я узнал, что он, в то же самое время, был духовником и Валентина Дмитриевича, и его жены Валентины Васильевны Путилиной.

Ценность духовной культуры определяется глубиной исторической памяти, сознанием непрерывности истории народа, при всей смене типов исторического самосознания. Будучи нашим современником, Валентин Дмитриевич Иванов, был, вместе с тем, и человеком древней Руси. Это было не модной ныне стилизацией, а реальным вневременным пребыванием во всех эпохах существования своего народа.